Читать онлайн книгу "Голод – хорошая приправа к пище"

Голод – хорошая приправа к пище
Николай Витем


От войны Иван сбежал в деревню к двоюродным родственникам. Там и застала его оккупация. Воспользовавшись наличием сапожного инструмента, стал чинить и шить сапоги местному населению и немцам, получая за работу продукты и деньги. После освобождения призвали в армию, где занялся заготовкой досок для нужд фронта. Его жена с четырьмя детьми, оставшись без средств существования, перешла на подножный корм. Ивана демобилизовали на военный объект, где он работал до войны. Выполняя калымные заказы, взамен получает продукты; содержит нескольких женщин. Отгуляв очередную зиму, привозит в город семью и начинает строить дом из досок. Получается шалаш. Теперь и он живет на подножном корме.





Николай Витем

Голод – хорошая приправа к пище





Кому война, кому мать родна


Люди рождены друг для друга.

Марк Аврелий


Из города выбирались, бросая косой взгляд на небо, в котором безнаказанно резвились самолёты со свастикой на фюзеляжах, бояться приближения и бомбёжки, – укрыться негде, если только не юркнуть под Смоленский мост. Но, чтобы юркнуть, необходимо перелезть через ограждение, да и высоко прыгать – ноги сломаешь.

Путь Ивана лежит в Велеево, где проживает большое семейство второго поколения родственников. Даже не второго, а параллельного поколения, поскольку пошли они от родного брата отца Ивана Михаила Данилы. Отчество у братьев – Даниловичи. Посчитал, что, где десять человек живут, там и двенадцать смогут, – если жить без обид. С обидой и двое не уживутся. Почему направился именно к двоюродным братьям, объяснить не мог. Относился он к ним не очень благожелательно, сам не понимая причины подобного отношения. Живя в городе, в гости не приглашал, и они, чувствуя его отчуждённость, к нему не тянулись.

Скорее всего, решил воспользоваться военным вре-менем, чтобы какое-то время, как Одиссей, пожить вдали от жены и детей; использовал смутное время, скрываясь от семьи, занимаясь бессмысленным делом, рассчитанным исключительно на личное потре-бление, – подвигами.

Заявился к братьям, людям малоразговорчивым, но, как и он, работящим и плодовитым, надеясь найти приют, пусть и не очень благожелательный. Андрей Данилович и Роман Данилович отнеслись к приходу Ивана не сказать, чтобы отрицательно, но крайне недружелюбно, к чему Иван не был готов.

– Чего припёрся, чего не живётся в городе, здесь и без тебя тесно – задами трёмся, – такими словами встретил его один из родственников. – То носа годами не кажешь, знаться не желаешь, а как припёрло, взяло за одно место, вспомнил о нас и заявился незваный негаданный, да ещё с вещичками.

– К вещичкам друга приложил, – услужливо подсказал Андрей младшему брату неопровержимый факт, обличающий непорядочность Ивана.

Высказанную в лицо горькую правду нечем крыть, – молчит Иван; молчит, но времени зря не теряет, мысленно прокручивает иной вариант, соображая, что предпринять, если братья откажут в приюте. Был бы один, всё было бы на мази, а он за каким-то чёртом лысым притащил Валентина. Надо было от него отделаться, а как отделаешься, если у того спрятаны старинные иконы, которым в царское время цены не было, а сейчас и подавно? Обидится Валентин и не отдаст иконы, – скажет, что это его богатство, и к кому идти жаловаться? Приходится терпеть присутствие друга.

Иван понимает братьев, понимает недовольство его приходом. Своих десять ртов, да ещё два здоровых мужика на головы свалились – попробуй, прокорми. Может, попытаться осесть в Пещёрске? Любка Безродная не откажет. Любка не откажет, но Поля быстро узнает о ней. Найдёт Ивана, возьмёт за причинное место и, как бычка на верёвочке, притащит в Вежнево. Анна станет командовать, помогая дочери: «Туда не ходи, сюда ходи; туда не клади, сюда клади; не матерись, не плюйся, детей не бей, не кури в комнате, на чужих баб не заглядывайся!»

– Ладно, – смилостивился Роман, – поживи недельку, дальше посмотрим, как быть. Не выгонять же родственника…. Это ты в Вязьме мог нас не пускать к себе, даже переночевать не предлагал, а мы не такие. Правда, Андрей?

Андрей подтвердил:

– Дом твой, тебе решать. Оставляешь, значит, пусть живут, мне-то что?

– Что у тебя в мешке, догадался съестное принести?

– Не взял продуктов, дом разбомбили…

– Надеешься на нас, думаешь, мы будем тебя кормить? Не надейся! Тогда что притащил в мешке, если не съестное?

– Тут, Рома, у меня сапожный инструмент, мало ли кому понадобится починить обувь, – заискивающе произнёс Иван.

– Понял? – красноречиво посмотрел Андрей на Романа. То, что Роман вопрос понял, выдала его широкая улыбка и последовавшие короткие вопросы:

– Покажешь ему?

– Покажу.

– Попросишь?

– Попрошу…. Ну что ж, оставайтесь. Свободного места для приёма дорогих гостей у нас не припасено, могу предложить чулан. Вещички занесите, поставьте койку. Койка стоит в сарае в разобранном виде, занесите, предварительно обтерев. Матрас и бельё дадим. Будете спать вдвоём. Как устроитесь, так уж и быть, покормим, хотя и не хочется, – распорядился Андрей. Роман и женщины каждое распоряжение Андрея подтверждают кивками головы: «Мы тоже так решили…»

– Пока вы ели, – встал возле стола Андрей, когда гости, насытившись, положили ложки, – мы посоветовались с жёнами и приняли решение вас использовать, чтобы зря не кормить. Если у твоего друга нет своего инструмента, мы ему дадим…

– Что требуется делать? – обратился Валентин к Роману, готовый по первой просьбе вскочить с места и немедленно идти помогать хозяевам.

– Давно собирались починить забор, но всё руки не доходили, займись им. Если нужен топор…

– У меня с собой плотницкий набор, прихватил на всякий случай.

– Ты такой же молодец, как Иван: вместо того, чтобы защищать с оружием в руках город от врага, сбежал, не забыв прихватить инструмент.

Дальше упрекать гостя Роман не стал, вернулся к действительности.

– Возьми с вешалки мою старенькую меховую куртку, надень и приступай к делу. Начальство наше сбежало, бросив нас на произвол судьбы, и, если будут нужны колья на забор, разрешаю рубить молодняк в ельнике, – засмеялся Роман над собственным разрешением, поскольку к этому ельнику он не имел никакого отношения. Но лес стал ничьим, почему бы и не разрешить порубку? – Сходи в сторону пруда и наруби заготовок. Не знаешь где, попроси детей, они покажут. Заодно и помогут донести. Иван, ты тоже вставай, хватит рассиживаться за столом, чай, не барин. Иди за нами, дадим работу.

Зашли в чулан, и, улыбаясь, подошли к мешкам, стоящим в углу, раскрыли их:

– Гляди, что у нас!

Андрей пропустил вперёд Ивана. Глянул Иван на содержимое мешков, и сердце радостно заколотилось в груди: «Золото, настоящее золото, мечта сапожников!» – мешки набиты свиной и телячьей кожей, хромом и катаным войлоком.

– Доволен?

– Эх, Рома, Рома, мне бы такое богатство раньше, когда я был моложе, вот бы зажил…. Где вы материал свистнули? Только не говорите мне, что купили, не поверю, – денег таких не найдёте, чтобы рассчитать-ся за всё.

– Расскажи ему, Андрей, и заодно предупреди, чтобы языком не молол и никому не рассказывал.

– Когда коммуняка, председатель колхоза, свалил, в здание правления наведались отец с сыном из Мобосовки. Ты их должен знать или слышать о них – приехали на подводе и вывезли мебель, цветы, картины…. Зачем-то бюсты Ленина и Сталина прихватили. Не знаю, что они с ними будут делать, но, думаю, – взяли на случай возврата Советов, станут козырять преданностью советской власти. Мобосовские мужики – ещё те твари, из каждой передряги выпутываются. Их родичи были такими же пройдохами и бандитами: и грабили, и убивали, но всегда концы в воду прятали, и ничего им не было. И эти продолжают жить припеваючи.

После них мы с братом наведались – вдруг что-то ценное они пропустили? На нашу долю ничего не оставили, не нашли, чем поживиться. Не хочется возвращаться с пустыми руками. Ещё раз обошли помещения, – на самом деле пусто. Лишь в углу стоит покосившийся от старости, побитый временем фанерный шкаф, на который даже мобосовские не польстились. Не уходить же с пустыми руками. Решили взять: починим, пустим на что-нибудь дельное, к примеру, в качестве по?лок для инструмента. Отодвинули от стены и увидели небольшую дверцу. Открыли, не надеясь на поживу, зашли и оказались в складском потайном помещении. Наткнулись на эти вот мешки, прихватили на всякий случай. Были там ещё несколько скатанных в рулон ковров, но мы не стали их трогать: к чему нам ковры – на грязный пол класть? Оставили там…

Ковры и кое-что из более ценных вещей братья принесли домой, и спрятали до лучших времён, но не говорить же Ивану об этом? Распустит слух, заинтересуются органы, проверят, докажут, что не только ковры, но и шубы, и пуховые платки ворованные, и будут они иметь «бледный вид и ломкую макаронную походку».

– Дома раскрыли мешки – товар дорогой, хороших денег сто?ит, только куда он нам? Решили сбыть, но здесь не нашли покупателя, а в город побоялись идти, – немцы войдут, застрянем в Вязьме надолго, а то и насовсем, – оставим семьи в трудное время без мужской поддержки. Берёшься пошить обувь семье? Оставшийся материал возьмёшь себе….

– С чего начать? – не стал артачиться Иван, зная, что при любом раскладе он перед братьями в долгу, и отрабатывать необходимо. Не предложи они, самому бы пришлось искать варианты помощи, – кормить забесплатно русские люди никогда не старались, а если и кормили, то исключительно из жалости и короткое время. Святым делом считалось содержание престарелых родителей, но они были не в тягость: на их попечении оставались внуки, которых старики учили мудрости, наставляли, передавали опыт – свой и исторический, – укрепляя связь поколений.

Ивану отвели уголок в большой комнате, недалеко от русской печи. Возле окна, чтобы было комфортно работать, поставили табуретку и низенькую скамейку, на которой с утра до вечера он трудится не покладая рук, – стучит сапожным молотком по сапожной ноге, сучит дратву, рубит деревянный текс, обеспечивая семью Тепловых добротной обувью: чинит, латает, шьёт из старья, шьёт из новья. Начал с детской обуви, которая, несмотря на военное время, всё равно быстро изнашивается, рвётся. Дети не перестали бегать на улицу, играть в прятки и салки, в чижика и лапту.

Иван приучен вкалывать с восьмилетнего возраста и работа ему не в тягость. Мужик, крепкий физически и морально устойчивый к стрессам, имеет всего одну слабость – любит женский пол безрассудной любовью. Три дня прошло, а у него не было даже намёка на близость. Баб, оставшихся без мужской ласки в деревня?х полно?, а как на них выйти, не знает. Стучит молотком и думает, думает, перебирает варианты. Подкатываться к жёнам братьев нет смысла – получит по сусалам, следует искать любовь на стороне. Необходимо делать перерывы в работе и совершать ознакомительные прогулки.

Валентин тоже без дела не сидит: починив забор, приводит в порядок крышу, покосившиеся сараи. Весть о работящих мужиках обошла дворы, и новых жильцов заваливают заказами. К Ивану приходят с просьбами набойку прибить, подковки пришпандорить, заплатку аккуратненькую поставить, чтобы и пользу принесла, и красоты добавила…. Расплачиваются самогонкой и запасами продуктов. Иван никому не отказывает. Дары крестьян отдаёт братьям. Братья не скрывают, что рады приношениям, – не надо тратиться на Ивана и Валентина и самим перепадает.

Валентин откликнулся на просьбу крестьянки, известной в деревне как бобылка Глаша. Трудился целый день, латая дыры, показывая, что появился настоящий хозяин: прибил болтающиеся доски, укрепил наклонившийся забор. Увидев, как у Валентина ловко получается, и что работает он на совесть, Глаша накрыла стол с обильным угощением и самогонкой. Валя не стал отказываться: сложил инструмент, помыл руки, занял за столом хозяйское место, где обычно сидел муж Глаши. Ну а потом, когда Валентин после ужина перестал возвращаться ночевать к Тепловым, и его спросили: «Что было потом?» – он ответил, что потом был суп с котом. Стало ясно, что у Валентина и Глаши дело сладилось, коли вместе едят суп с Глашиным котом Муркой и от него научились мурлыкать на семейной постели.

Работая на вдовьем участке, Валентин и другим крестьянкам не отказывает: ходит по дворам, занимаясь посильной плотницкой работой, – но непременно возвращается к Глаше как к законной жене, которая накормит, напо?ит и любовь подарит. Она – ровесница, детей не имеет, замужем, но где тот муж, понятия не имеет. Когда зашел разговор о муже, объяснила: «Муж бьёт басурманов на войне, с которой он не вернётся: слаб физически, к тому же любитель закладывать за воротник. А на фронте перед боем дают спирт для поднятия смелости. Даже если вернётся, совсем плохой будет. Зачем мне такой муж?» Валентин соглашается: действительно, такой мужик в хозяйстве годится разве что для носки рваных брюк.

Работа забирает всё светлое дневное время, и постоянный набор страшных звуков, слившийся в единое целое под Вязьмой, не омрачает настроения друзей. Война вроде бы недалеко, но непосредственно их не касается, и они надеются, что и в будущем не коснётся. Западнее Вязьмы советские войска оборону держат крепко: придут подкрепления – немцев отгонят.

Народ собрался посмотреть на невиданное зрелище: по дороге на Степановку движется колонна красноармейцев – солдаты, выполняя обязанности лошади, тащат сорокопятку, грозу немецких танков. Жители любуются бравыми солдатами. Молодые, с серьёзными лицами парни полны решимости, оседлав железнодорожное полотно перед станцией в Пещёрске, не пропустить врага в направлении Калуги.

Валентин не выдержал распирающих его от встречи с бойцами чувств и с сияющей улыбкой обернулся к Ивану:

– Видел, сколько наших войск отправилось защищать станцию? Сила! Не исключено, что и к Вязьме отправили дополнительные войска, так что в ближайшее время придётся нам идти в восстановленный военкомат и отправляться на фронт добивать немцев.

– Ты можешь идти, а я подожду развития событий, – огрызнулся Иван. – Кому надо будет, те сами меня найдут.

Валентин дал задний ход:

– Я пошутил, а ты принял мои слова всерьёз? За компанию тоже подожду, да и Глаша не хочет отпускать. Как считаешь, следует мне дожидаться конца войны и, если муж не вернётся, жениться на ней? Она не против ребёночка.

Иван взвился. Долго матерился, не находя нормальных слов для ответа. Наконец подобрал:

– Ккакой рееебёночек? – ответил, заикаясь. – Видел, какие силы отправились защищать станцию? Батальон пехоты с винтовками, двумя пулемётами и пушчонкой. Если несколько армий с пушками, танками, артиллерией попали в котёл под Вязьмой, то, что могут сделать солдаты с винтовками?

Немного успокоившись, продолжил, понимая, что в его взрывном ответе Валентин не виноват:

– Если к Пещёрску не пошли войска, я бы тебе посоветовал жениться, но сейчас, боюсь, следует ожидать такой заварухи, что сам забудешь про ребёночка. Дай Бог, чтобы Глашу, не позабыл.

Посчитав, что разговор о войне исчерпан, Иван перешёл на более актуальную тему.

– Ты не в курсе: у Глаши есть незамужняя подруга? Познакомила бы меня с ней, а то ночью бабы голые снятся, а это не к добру – скажется на психике. Заметил, что я начал психовать?

– Заметил! Попробую помочь.

Отработав смену и переговорив с Глашей, Валентин заскочил к Ивану сообщить, что приглашает в гости.

– Пойдём к нам, есть новости, касающиеся тебя.

Не спросив, зачем идти, и не матерясь за то, что оторвал от работы, Иван оделся и молча последовал за ним. Валентин распахнул входную дверь в комнату и с заговорщицким выражением на лице предложил:

– Проходи, сейчас кое-кого увидишь!

За накрытым столом сидят две женщины и над чем-то громко смеются. Валентин подвёл друга к незнакомке и, галантно взяв её за руку, попросил Ивана:

– Разрешите вас познакомить. Это, – поклонился в сторону женщины, – Оксана из Степановки, не замужем, без детей, владеет большим огородом и средней упитанностью домом.

Дам рассмешило представление Валентина: прыснули от смеха, но продолжили слушать.

– Нуждается в крепкой надёжной мужской руке, – взял руку Ивана, протянул Оксане. – Держи: Иван – молодой, красивый, золотые руки, – ищет любимую женщину для украшения жизни.

Пожали руки, облобызались, приступили к ужину.

Лобызаться Иван не стал. Отпустив руку Оксаны, сел рядом. Опрокинув полстакана, положил ладонь на обнажённое колено соседки. Оксана отреагировала своеобразно: нашла его руку, подняла. Иван дёрнулся убрать руку с колена, думая, что Оксана возмутилась его дерзким поведением, но женщина переместила ладонь повыше. Иван намёк понял и, осмелев, начал гладить, перемещаясь «всё выше и выше, и выше – стремясь в небеса, где теплеют телеса».

Выпили, закусили, снова закусили и вновь выпили. Легли в разных комнатах по интересам. Проснувшись, Оксана не стала завтракать, торопясь покинуть гостеприимный дом, чтобы отправляющиеся по делам жители деревни не увидели её и не стали раньше времени сплетничать. Иван вызвался проводить и так долго провожал, что заблудился в её койке и два дня не появлялся у братьев. Вернулся, когда за Велеевским лесом послышались разрывы бомб, постепенно смещающиеся в сторону Пещёрска. В небе без опаски курсируют, играя в «догонялки», немецкие бомбардировщики. Зрители, высыпавшие на деревенский луг, отведённый под пастбище, с интересом наблюдают, как низко над землёй крутятся истребители и стреляют из пулемётов по наземным целям.

Со стороны Пещёрска раздались ответные выстрелы из винтовок и пулемётов, несколько раз возвестила о себе сорокопятка. Бой разгорелся нешуточный, – но как разгорелся, так и потух.

В очередной налёт от группы бомбардировщиков отделились три зловещие птицы и стали сбрасывать бомбы на коровий выпас Велеево. После первого взрыва крестьян с улицы как ветром сдуло: попрятались по домам и дрожат, наподобие осиновых листьев при сильном ветре, в ожидании прихода беды. Не стесняясь детей – пионеров и комсомольцев, – мелко крестятся.

Очередной налёт вошёл в историю Велеево как наиболее страшный: не менее десятка самолётов воют, ноют, вынимая душу, наматывая кишки на барабан. Страх перерос в тошноту, потянувшую людей к помойному ведру.

Отбомбившись, группа самолётов полетела вдоль дороги, нанося удары по Степановке, Мобосовке, Поглавцу…. Закончили конечным пунктом – Пещёрском.

В начале бомбёжки перепуганная семья Тепловых собралась в большой комнате: встали на колени перед образами и, кто как умел, так и молились, изредка комментируя наиболее сильные взрывы, при которых дом ходил ходуном, и гирьки настенных часов раскачивались.

Иван не присоединился к молитвенному стоянию. Посидев некоторое время в одиночестве, не выдержал напряжения и выбежал на улицу: «Убьют, так хоть брёвнами не задавит; в дом попадут, а меня там нет».

Глаша нашла иной способ спасения от бомбёжки: повалила Валентина на койку, сверху натянула на себя и на него одеяло и затихла. Когда рука Валентина зашарила под одеждой, прижалась к нему. Перестав думать о войне и налёте авиации, перешли к употреблению «супа с котом». Хоть и говорят, что перед смертью не надышишься, но Валя и Глаша сумели снять с души бремя испуга и теперь лежат, прислушиваясь к отдаляющимся разрывам. Посмотрели в глаза друг другу и одновременно рассмеялись.

– Правда, мы молодцы? – Глаша поцеловала мужчину. – Немцы хотели нас напугать, но вместо испуга мы назло им получили удовольствие.

Валя подтвердил:

– Давно я не испытывал подобной страсти к женщине. Но… лучше событие не повторять, грохот разрывов мешает мне сосредоточиться.

Бомбёжка прекратилась, народ вздохнул с облегчением: ещё один день жизни подарен Всевышним.

В начале октября в разгар дня послышалась стрельба в Пещёрске. Минут пятнадцать прерывистую стрельбу из винтовок заглушали очереди пулемётов. Хлестнуло несколько громких выстрелов из пушек, раздались мощные разрывы снарядов, и… стрельба мгновенно прекратилась. Установилась природная тишина. Народ решил, что нападение отбито, и можно продолжать вести образ жизни как раньше: с печалью и воздыханием, но без испуга.

В час дня буквально ворвался Валентин, предложив всем без исключения находящимся в комнате Тепловым: «Быстрее, быстрее выходите, посмо?трите, что на белом свете творится. Ужас!»

По просёлочной дороге мчатся сломя голову разрозненные толпы испуганных красноармейцев – расхристанных, без винтовок, скаток и заплечных мешков. Возглавляют бег командиры.

Когда в очередную бегущую толпу бросили вопрос: «Что случилось?», – один из солдат, тяжело дыша, ответил кратко: «Нас немцы побили, многих насмерть, скоро и здесь появятся, спасайтесь».

Жители деревни бросились по домам собираться и спасаться. Но, присев в изнеможении на то, что под руку попало, подумали – куда спасаться, где находится та тихая заводь во время нашествия врага? – и никто не вышел за ограду участка, покорившись извечному русскому принципу «Чему быть, того не миновать».

Поток бросивших позицию русских солдат иссяк, а немцев не видно. Андрей и Роман, воспользовавшись затишьем, отправились на почту – ожидали вестей от Матрёны и Николая, с которыми поддерживали регулярную переписку. Идти недалеко, почта расположена в центре Степановки, в пристройке к зданию правления колхоза.

Дверь открыта. «Значит, Вера работает, не бросила рабочее место», – решили братья. Подошли к стойке, за которой по обыкновению сидела Вера, и первое, что бросилось в глаза, – металлический ящик с откинутой крышкой. Ящик полон бумажных советских денег. Купюры пересчитаны, перетянуты бумажными лентами и сложены стопочками. В углу лежит опломбиро?ванный холщовый мешочек, видимо, с мелочью. В центре не хватает одной пачки. Андрей толкнул плечом Романа:

– Смотри, сколько денег! Нам за всю жизнь столько не заработать! Похоже, брошены, возьмём?

– Не разговаривай, бери, пока никого нет, и валим, – огрызнулся Роман и первым схватил, сколько уместилось в руке. Принялся торопливо рассовывать пачки по карманам, от спешки не попадая в них. Андрей, не торопясь, использует обе руки.

– Не бери всё, – просит Романа, – оставь мне, не жад-ничай!

Скрипнула дверь. Братья, не успев спрятать деньги, перепугались, и первое, что пришло им в голову, – положить руки на стол, прикрыв пачки. Вошла Оксана. Посмотрела на братьев, на их руки, перевела взгляд на открытый ящик с остатками пачек, всё поняла.

– В ящике деньги? – и попросила. – Можно, я возьму немного?

Андрей привстал и милостиво разрешил:

– Бери пару пачек и быстрее уматывай, пока нас всех не застукали.

Оксана взяла две пачки, подумала, добавила к ним ещё две. Посмотрела в ящик, затем на братьев, увидела, что они недовольны её жадностью, вздохнула, спрятала пачки под одеждой, с сожалением вышла за дверь, придержав её, чтобы не скрипнула.

Услышав надвигающийся со стороны Степановки гул, братья насторожились. Почувствовав подрагивание земли, поняли, что дальше медлить нельзя, – промедление смерти подобно. Схватили оставшиеся пачки, не тронув мешочек с мелочью, рванули через лесок напрямик, не выбирая дороги, чтобы быстрее попасть домой. И вовремя: вскоре на дороге показались немецкие машины. Братья перекрестились, – Бог их хранит, позволив принести в дом целое богатство.

Дрожит земля, трясутся дома, звенит стекло, страшный гул наплывает со стороны Пещёрска. Не одному крестьянину пришло в голову: «Досиделись, твою мать!» Страшно находиться в замкнутом пространстве за четырьмя стенами, когда на деревню надвигается неведомая сила, и нет от неё защиты.

Страх страхом, но жить как-то надо! Вышли люди из дворов и поразились увиденному. Огромная колонна чудовищных машин, невиданных ранее, движется в их сторону. Люки машин открыты. Стоя?щие в них военные в чёрной форме приветственно поднимают вверх руку в международном жесте, машут в сторону крестьян и что-то радостно кричат на непонятном языке. Несколько крестьянских рук поднялись несмело вверх, вежливо помахали в ответ, – народ догадался, что перед ними немцы. Как заворожённые наблюдают движение тёмного цвета колонн: танковых, артиллерийских, кавалерийских, механизированных, снова танковых…. Идут и идут войска в сторону Вязьмы, сворачивая от Велеева вправо, а не влево – на Смоленский большак, – что значительно сократило бы путь к городу. Враг использует юхновское направление, чтобы обойти вяземский заслон из советских войск, если таковой имеется, и беспрепятственно без потерь войти в город.

Забыв про неотложные дела, народ подтянулся к просёлочной дороге, чтобы вблизи разглядеть вражью силу, от которой совсем недавно бежали испуганные советские воины, всего какие-то три месяца назад чеканившие строевой шаг, распевавшие песню на слова Александра Лугина (Беленсона) и мелодию братьев Даниила и Дмитрия Покрасс:

– Враг недаром злится:
На замке граница.
Не отступим никогда!
Нет нам большей чести —
Остаёмся вместе
В армии родимой навсегда…

Хоть и обещали на границе быть вместе с винтовкой навсегда, но расстались с ней, поняв бессмысленность хранения винтовки, когда на тебя идут танки. Граница осталась далеко позади – с брошенными Советской армией ключами, и замка?ми, и самими воротами; до Москвы осталось двести с хвостиком километров, что для механизированных войск не расстояние – меньше дневного перехода.

Катят колонны танков и тягачей с артиллерийскими прицепами, мотоциклетных войск, велосипедистов, механизированной пехоты…

– Боже мой, боже мой, сколько же их много, – произнесла в июне проводившая мужа на войну миловидная женщина средних лет, обняв ладонями лицо и покачивая головой в изумлении от впервые увиденной страшной вражеской мощи. Колонны продолжают идти и идти, и не видно им конца: дымящиеся походные кухни с солдатами в белых передниках, вновь танки, бронемашины…

На восьмой день от колонны отделился небольшой отряд машин и бронетранспортёров, остановился напротив толпы крестьян. Из кабины бортовой, крытой тентом, машины, набитой солдатами с винтовками, выпрыгнула женщина в строгой, подогнанной в талию, военной форме, с погонами явно не солдатскими. Подойдя к пожилым людям, на чистом русском языке спросила резким тоном, с отработанной привычкой повелевать людьми: «Как называется ваша деревня?»

Ей ответили:

– Велеево.

– Нам нужна Степановка.

– Степановку вы проехали. Первая деревня отсюда.

Распорядилась шоферу: «Поворачивай назад».

Отряд развернулся вслед за первой машиной и, чтобы не мешать встречному движению колонн, направился по лугу к Степановке.

– Красивая немка, – облизнулся Валентин, – не задумываясь, променял бы на неё Глашу.

– Хороша Маша, да не наша… – поставил его на место Иван, не забыв, впрочем, добавить: – Я бы тоже не отказался, если бы предложила.

– Ухоженная, тварь, – оценил женщину Валентин, – и духами от неё пахнет, словно она не на войне находится, а на этом, когда на природу с чужими мужьями приходят…. Слышал от кого-то, но запомнил только, что начинается на «п».

– Я тоже это слово слышал от двух девиц, что на нашем рабфаке учились. Хахали водили их на плинер. Надо же, вспомнил!

– Точно, Ваня, плинер! Словно немка не на войне находится, а на плинере.

По Смоленскому большаку под охраной вооружённых пехотинцев повели колонны советских военнопленных, взятых при разгроме Вяземского котла. Осунувшиеся и измождённые, в грязных и оборванных шинелях, многие в бинтах, бредут бывшие советские воины, не глядя по сторонам, стесняясь, но, скорее всего, боясь охраны, попросить еды. Жители деревни, подтянувшиеся к большаку, – люди нежадные: просто, шокированные количеством и ужасным видом пленных, не догадались сбегать домой и принести чего-нибудь съестного.

Провели пленных, захваченных под Пещёрском. Пройдя деревню, их повернули налево и на Смоленском большаке присоединили к встречной колонне, в которой много пленных женщин: медсестёр, врачей, хозяйственных работников, телеграфисток, водителей кобыл, шофёров… Женщины стараются идти в середине, прикрываясь с двух сторон пленными красноармейцами, чтобы исключить контакт с немецкой охраной. Идут давно, без привала и, не выдерживая, мочатся на ходу. Это никого не шокирует – ни пленных, ни охрану.

Нескончаемая река молодых людей, брошенных государством, течёт и течёт по большаку в русский город Вязьму, чтобы до конца испить позор плена, продлить его или сгинуть навечно, не оставив памяти земной.

Всё имеет конец. Поток пленных со стороны разгромленного котла постепенно истончился и, наконец, прекратился, – крестьяне, последний раз поглядев на своих соотечественников, отправились по домам, тяжело переставляя ноги, словно их тоже ведут под охраной чужих военных: так подействовал на всех вид русских сынов и дочерей, бесславно закончивших бои за Отчизну. В Вязьме многих женщин отправили на работу в госпитали лечить раненых красноармейцев. Когда немцы приблизились к Москве, оставшихся в лагерях женщин отделили и перевели в отдельный лагерь в Гжатске. Со временем Гжатский лагерь расформировали, отправив женщин на работы в Германию.

Ваня направился к Валентину, чтобы с близким другом переговорить о наболевшей проблеме. Наболевшей до такой степени, что ночью спать не может. Принюхивается к воздуху, вытягиваемому из темноты соседней комнаты, к раздражающему запаху полового взаимодействия разгорячённых тел. Со злостью мнёт подстилку. Пора посетить Оксану, а как к ней попасть, не знает: на дороге перед Степановкой выставлен полицейский пост – русский мужик с повязкой полицая, – и русского же, сволочь, без разрешающего документа не пропускает!

Обратился к другу, не щадя его чувств:

– Валь, выручишь меня?

– Конечно, выручу, если в силах оказать помощь.

– В силах, в силах. Многого не прошу: дай на одну ночь Глашу. Я уже не в состоянии сдерживаться. Только на одну ночь!

– Как только твой грязный язык посмел сказать мне в лицо подобное? Дам сейчас по морде.

– Дай, а потом компенсируй Глашей. Её убудет, что ли?

– Ты чего, Иван, об пол стукнулся, не соображаешь, что говоришь? Я люблю её, да и Глаша не станет с тобой спать, побрезгует. Она знает, что ты несколько ночей провёл с Оксаной.

– Зря ты, Валя, так плохо о женщинах думаешь. Проверь её, увидишь, что она мне не откажет.

– И проверять не буду, – решил Валентин не испытывать судьбу: вдруг и правда Глаша согласится? После Ивана придётся её бросить, – станет противно с ней жить. Посоветовал: – Отправляйся к своей зазнобе.

– Я, по-твоему, что, недоделанный? Без твоего совета не догадался сходить? Ты в курсе, что на дороге посты установлены и никого не пропускают?

– Вань, чего ты врёшь? Глаша вчера виделась с Оксаной, часа два с ней проболтала.

– Пригласи Глашу, – Иван толкнул Валентина в сторону комнаты, где в данный момент находилась она. Валентин на толчок не отреагировал, позвал, и, когда женщина вышла, Иван приступил к расспросу.

– Правду Валентин говорит или врёт, что ты вчера виделась с Оксаной?

– Виделась.

– Как ты к ней попала?

– Как обычно, по тропинке!

– Меня можешь провести?

– Сам дорогу найдёшь, не маленький. Как идти – подскажу. Выйдешь от нас, свернёшь налево, пройдёшь стежкой до кромки полей, повернёшь направо и по-над полем идёшь вдоль кромки леса до первой тропинки, уходящей в берёзовый лесок. Тропинка доведёт прямо до огорода Оксаны. Перемахнёшь забор, только не сломай его, он хлипкий, постучишь в окно, вот так… – три раза постучала Ивана по лбу костяшкой согнутого указательного пальца, – она и откроет.

– Что ж ты раньше Глашу не расспросил и не подсказал мне кружной путь? – укорил Иван Валю. —

А ещё друг!

– Я же ещё и виноват! Почему бы тебе самому было не обратиться к нам?

– Прямо от вас отправляюсь к Оксане. Если немцы поймают, выручайте.

«Нет уж, сам выкручивайся», – подумал Валентин и повёл Глашу в сторону койки, – раздразнил Иван разговором…

– Ты сегодня в ударе, – похвалила его Глаша по окончании игрищ и нежно укусила мужчину за нос. Валентин ответил ей громким хлопком ладони по белому крупному заду. Оба засмеялись счастливым смехом.

Идя к Оксане, Иван впервые изменил привычке и не взял с собой сумку с топором, решив, что, если немцы поймают, то подумают, что топор взят с целью нападения на них, – и не докажешь обратное, расстреляют. В кромешной темноте крадётся, трясётся, но зов плоти, требующей разрядки сгустившейся энергии, толкает вперёд и вперёд. Толкает к исполнению мечты с двумя крупными тёплыми грудями и широко раскрытыми от удивления глазами: неужели это ей так повезло с городским грамотным мужиком?

Иван без потерь в теле добрался до дома Оксаны, постучал в окно. Увидев через стекло его лицо, женщина выскочила на улицу и, как сумасшедшая, бросилась на грудь, целуя и приговаривая:

– Пришёл, пришёл-таки. Я тебя очень ждала, вечерами посматривала на дорогу, – не тот ты мужик, чтобы полицаев бояться.

– Посты на дороге…

– Ничего, скоро всё образуется. Немцы сообщили, что с завтрашнего дня начнут выдавать разрешения на перемещение, станешь посещать открыто. В Степановке появилась гражданская власть – назначен бургомистр. Знаешь, кто? Мобосовский мужик, отсидевший срок за грабёж. Недавно он каким-то образом обзавёлся лошадью. На лошади приехал к коменданту и предложил себя в начальники.

Ему поручена выдача документов и разрешений на перемещение граждан по территории Пещёрского района, вплоть до Вязьмы. Выпрошу разрешение на тебя, принесу, и вместе вернёмся ко мне, отметим событие.

– Хватит говорить, пошли в постель, потом доска-жешь…

Когда Иван «закончил бег на десять километров, как на пятьсот метров, придя первым», и в изнеможении откинулся на подушку, Оксана сходила за полотенцем, обтёрла его вспотевшее тело. Положила голову ему на грудь и, хихикая от счастья, предложила вознаграждение: «Ты так старался, столько пота пролил, что за труд тебе положена плата».

Иван лежит, закрыв глаза, расслабленно раскинув руки на простыне. Не дождавшись реакции, Оксана повторила: «Заплатить? Я сейчас богатая», – и прошлась по голому животу ноготками.

Иван приоткрыл один глаз и односложно спросил:

– Сколько?

– Не знаю. Пачку…

Мужчина открыл второй глаз. В своей бурной жизни Иван предпочтение отдаёт двум страстям: бабам и деньгам. Пальму первенства держат деньги. Баб он за людей не считает. Не один раз говорил Валентину, что любую бабу может уговорить, а которую нельзя уговорить, может купить.

Ответ Оксаны заинтересовал.

– В пачке сколько?

– Не считала.

Иван поднялся.

– Неси.

Оксана сходила до угла, поёрзала рукой за божницей, нашла то, что искала, бросила Ивану:

– Держи.

Иван поймал пачку.

– Красненькие, в упаковке. Сто на десять… Здесь тысяча, тебе не жалко?

– Для такого мужчины, как ты, ничего не жалко. Пользуйся моей добротой!

Надо бы Ивану возгордиться, что страсть к ней женщина оценивает столь крупной суммой, но… понимает, что десятки было бы ему за глаза. Большего он не заслуживает. За одну ночь отдать полторы его зарплаты в депо – уму непостижимо! Как может колхозница, получавшая вместо денег трудодни, расстаться с такой огромной суммой?

От очевидного изумления и одновременно недоверия Ивана к её поступку Оксане пришла в голову страшная мысль: «Подумает, что у неё денег – куры не клюют, возьмёт и убьёт. Смерть спишут на войну». Побледнела, села рядом с ним.

– Если не хочешь, давай назад!

– Э, нет! Они теперь мои, кровно заработанные. Сама видишь, сколько потов сошло…

Прибыли два бронетранспортёра с солдатами и группой офицеров с переводчицей. Офицеры прошлись по деревне, остановились возле большого крепкого пятистенка, – выселили жильцов, выкинули на улицу мешавшие им предметы, в том числе портреты Сталина и Ворошилова в военной форме, исполненные местным художником, и стали устраиваться.

На крыльце выставили часового. Через полчаса, а то и менее, из дома вышла группа солдат под командой унтер-офицера и направилась на околицу деревни. Взяли под охрану государственные объекты: коровник с сорока коровами, сенник и склад с запасами фуража.

Выгнали народ на улицу. Старший офицер встал на табуретку, принесённую из ближайшего дома, и обратился к толпе. Переводчица по-русски дублировала речь, которая свелась к следующему:

«С настоящего времени все граждане России, где стоят немецкие войска, подчиняются исключительно немецкой администрации в лице коменданта и русской администрации в лице бургомистра. Граждане от восемнадцати лет и старше в течение суток обязаны, взяв с собой документы, явиться к господину бургомистру, зарегистрироваться, сообщить ему свою партийную принадлежность и получить, если не будет тому препятствий, разрешение на перемещение по району.

Порядок в населённых пунктах осуществляют полицаи, набранные из местного населения. Служба в полиции приравнивается к службе в немецких войсках и хорошо оплачивается. За поимку партизан получают доплату за риск.

Мужчинам, желающим записаться в полицаи, следует обратиться к начальнику полицейского участка в Степановке. Обязанности начальника полиции выполняет Антон Красномордов, сын бургомистра».

Ждал народ, что приход новой власти принесёт изменения, но что такие… не приведи Господь: руководить ими станут бандиты, востребованные новой властью!

– В связи с изменением административного и политического устройства на территории России, повлёкшее освобождение народа от коммунистов, и в соответствии с интересами Германии хождение советских денег на оккупированной территории прекращено. Расчётными денежными единицами становятся дойчмарки.

Крестьяне переглянулись: «У нас появятся деньги? Советская власть за работу в колхозе не платила, рассчитывалась трудоднями, неужели немецкая станет платить? А у кого остались рубли, куда их деть?»

Приказ, зачитанный комендантом, регулирующий поведение гражданского населения в оккупационной зоне и военных на оккупированной территории, слушали вполуха, – так всех поразило известие об отмене рублей.

Вот так – взяли и отменили? И Сталина не побоялись? Ох, нехорошее дело немцы затеяли. Аукнется им посягательство на советские деньги…. Сталин этого кощунства им не простит!

Старостой деревни выбрали бывшего заведующего животноводческим отделением колхоза Воротникова. Жену Романа Теплова Дарью, переназначили заведующей фермой, которая и в советское время исполняла эту же роль.

Иван и Валентин присоединились к братьям Тепловым и компанией направились к бургомистру. Зарегистрировались без особых проблем, назвав адрес проживания. Получили на руки формуляр на свободное передвижение в пределах Пещёрского и Вяземского районов. Помощь Оксаны Ивану не понадобилась.

Получив документ, Ваня перестал бояться и теперь беспрепятственно посещает подругу: старательно занимается любовными играми, отрабатывая зарплату, которая с изменением денежных знаков перестала иметь значение. С молчаливого согласия обоих разговор о деньгах не заводят, приняв во внимание сложившуюся ситуацию.

Фронт переместился под Ржев и Гжатск, ненадолго задержался возле Можайска и покатил к Москве без остановки, не встречая серьёзного сопротивления. Сполохи выстрелов в тёмное время суток на горизонте стали еле видны, звуки боёв ослабли.

Воочию увидев страшную немецкую машину разрушения, население деревни убедилось, что русским деньгам, и правда, пришёл конец, и они стали бесполезны. Оксана и Иван вздохнули облегчённо: Оксана – потому, что теперь можно не жалеть о потраченной на Ивана сумме; Иван – потому, что теперь нет смысла радоваться полученному за постель заработку, ему больше подходит роль играющего любителя.

Насытившись женщиной, ещё усерднее уделяет внимание пошиву обуви. Вспомнив о деньгах, улыбается, решив: «Поскольку судьба – индейка, а у индейки мясо тоже неплохое, деньги сохраню, пусть останутся памятью о приключении».

Вышел Иван по малому делу. Собрался было завернуть за угол, но остановился, услышав голос Глаши: «Иван, закончишь дело, подойди ко мне».

Справив нужду в огороде, подошёл к соседке, стоя?щей возле калитки, поинтересовался:

– Что случилось?

– Хочу прогуляться до полей, но одна боюсь, не проводишь?

Хотел Иван спросить: «А что Валентин?», – но вовремя прикусил язык. До кромки полей шли, не перебросившись словом. На повороте вправо, где тропинка огибает небольшой лесок, Глаша остановилась и, глядя на него в упор, спросила:

– Я слышала твой разговор с Валентином: ты хотел побыть со мной наедине?

– Иди за мной! – без объяснений Иван взял женщину за руку, подвёл к толстому стволу берёзы, развернул спиной к себе и шустро принялся снимать с неё теплые панталоны.

На славу потрудившись над телом Глаши, постоял, отдышался и похвалил:

– Сладкая ты, а досталась недотёпе.

– Не завидуй ему, ты тоже не будешь в накладе, – пообещала Глаша и, от души чмокнув в щеку, попросила: – Меня не провожай. Увидят, донесут Валентину, и останусь я без мужчины. Захочешь меня – длинный шест, что стоит возле задней стены вашего дома, наклони в сторону моего огорода и приходи сюда. Договоримся, где будем встречаться без помех. Скоро начнутся дожди…

В закуток Ивана пришли братья. Помявшись, Роман предложил Андрею:

– Говори ты.

– Почему я?

– Потому что я попросил!

– Ну, хорошо!

Пока они переговаривались, Иван переводил взгляд с одного брата на другого, не понимая смысла их слов, ожидая пояснения.

– Мы посовещались и пришли к единому мнению, что за труд тебе полагается плата. Ты обул наших детей, чинишь нашу рваную обувь, тратишь время на нас, и мы перед тобой в долгу. У нас есть деньги… Советские, настоящие. Роман, давай!

Роман вынул из кармана брюк две пачки.

– Держи!

Отдав деньги, братья ушли. Иван поглядел на пачки внимательно – пачка пятёрок и пачка десяток… и бросил на постель: «Что мне с ними делать? Паразиты, рассчитались подтирочной бумагой! Решили, что немцы захватят Москву, и советские деньги станут не нужны? Ладно, спрячу: наступит тяжёлое время, стану на них любоваться и вспоминать, как заработал полторы тысячи на обуви».

Слава о мастере пошива обуви перешагнула границы деревни и достигла ушей коменданта. Кто ему Ивана расхвалил, доподлинно неизвестно, но имя стало у немцев на слуху. Господин майор решил лично посмотреть на работу Ивана. Прибыл на машине с переводчицей.

Им показали дом, где живут братья Тепловы. Войдя в комнату, переводчица поинтересовалась:

– Сапожник Ваня здесь живёт?

– Здесь, здесь, заходите, – отозвался Иван и поднялся с лавки, чтобы встретить дорогую гостью, – не в каждый русский дом приходят высокопоставленные иностранцы! Смахнул с табуретки обрывки ниток, – его застали за работой: занимался пошивом новых сапог Дарье, вновь ставшей полноценной начальницей.

Майор попросил показать образцы обуви. Семейство приготовилось к обеду, и обувь собралась в одном месте, под вешалкой. Иван показал изделия, которые уже носит семья Тепловых, заготовки и обувь, приготовленную для передачи заказчикам.

Майор повертел ботиночки и сапоги, помял голенища, посмотрел прострочку, постучал по подошве пальцем – сделал так, как делает Иван, покупая новую обувь. Офицер показал себя знатоком определения качественной обуви, что Ивану понравилось.

– Заказываю две пары сапог, – устами переводчицы сделал заказ майор, – сапоги и полусапоги.

Иван не стал исправлять название обуви полусапоги на полусапожки.

Сев на табуретку, между широко расставленных ног поставил ногу майора в сапоге и приступил к отработанному до автоматизма обмеру. После обмера показал набор колодок нужного размера. Комендант выбрал понравившуюся ему пару, по его мнению, придающую ноге свободу облегания мыском.

Перед окончанием визита майор распорядился заплатить Ивану за работу, записав на него ежедневное обеспечение литром молока с фермы и поощрив десятью банками мясных консервов. Попросил переводчицу проконтролировать, чтобы мастеру привезли хром на сапоги из личных запасов майора. Указания командира переводчица записала в блокнот. Подозвала заведующую фермой, передала листок, подписанный комендантом на выдачу молока, чему Дарья была рада, поскольку теперь нет смысла воровать молоко детям и Ивану.

Машина уехала. Через час вернулась, и солдат передал десять банок консервов и три пластины хрома.

Восемь банок Иван вручил Дарье, две отнёс Валентину, дабы был покладистее. Дарья поблагодарила, а Валентин, расчувствовавшись, обнял Ивана и даже дружески похлопал по спине, чего ранее никогда не делал, – не зря народ придумал поговорку: «Сухая ложка рот дерёт». Иван «смазал ложку», и к нему теперь по-другому стали относиться как семья Тепловых, так и Валентин с Глашей, особенно Валентин. Он теперь желанный гость и тут и там. Валентин разрешает Глаше провожать Ивана, когда тот покидает их жильё. Из приличия интересуется у вернувшейся подруги: «Что так долго провожала?» – на что получает уклончивый ответ: «Стояли, болтали…»

Немцы хозяйственного отряда наведываются в деревню регулярно, но надолго не задерживаются: откроют склады, наберут колхозного добра, заберут с фермы пару коров на мясо… и уезжают.

Колхозники колхоза «Заря» не остаются без присмотра, – под охраной солдат кормят и доят коров. Немцы, довольные результатом, получаемым от советского коровника, увеличили число фляг. Дарья попыталась объяснить им, что столько не требуется: коровы к зиме дают меньше молока и скоро вовсе перестанут доиться. Её не поняли, фляги оставили, добавив в знак признательности: «Гут, гут».

Молоко забирают солдаты, приезжающие из Степановки. На мясо отправили уже шесть коров, а в Поглавце, что за Мобосовкой, пустили под нож два десятка свиней.

С неба льёт и льёт: мокро, сыро, холодно, – но Валентин и его бригада проводят рабочие смены в лесу. Его и ещё троих мужиков мобилизовали на прокладку дорожки к лесному пруду и облагораживанию его самого.

Пруд расположен в пятидесяти метрах от деревенской дороги, в сторону Степановки. Он небольшой, метров сорок в диаметре, но очень красивый и достаточно глубокий. Несмотря на то, что на мостках деревенские бабы до прихода немцев полоскали бельё, вода чистая – вполне можно пить, но её не используют по назначению, поскольку в деревне имеется колодец общего пользования с холодной ключевой водой.

Доступ к пруду затруднён. Тропинка к нему огибает кусты и деревья. Когда не было дождя, из Степановки приходили на берег офицеры и устраивали пикники. Валентин со товарищи вырубают кусты и деревья, готовят материал для устройства беседок с прочными крышами, чтобы немецким офицерам не мешали ни снег, ни зной, ни дождик проливной вкушать зажаренную курочку и копчёные окорока свиней и запивать русским шнапсом – самогонкой.

Чтобы скорее продвигалась работа, бригаду Валентина подкрепили женщинами. Женщины подчищают за мужской бригадой: собирают срубленные сучья и ветки, сносят в кучу и сжигают; скошенную траву и осоку относят за пределы облагороженной территории пруда.

Непонятно с какой целью, но за спинами мужиков и баб маячат двое охранников с винтовками, – боятся, чтобы не разбежались или чтобы не гоняли лодыря? Народ, работая в советском колхозе, научился показывать трудолюбие лентяев: вроде работают в поте лица, а дело продвигается медленно…. Обмануть немцев не составляет труда.

После смены Валентин не задерживается, торопится домой, где его ждут горячий ужин и заботливая хозяйка, на которую он готов смотреть сутками, – ладная, красивая русской статью, с широким тазом и выразительными глазами. Быстро поев, Валентин торопит Глашу:

– Завтра помоешь посуду, пошли в постель.

Глаша делает вид, что не чувствует нетерпения мужчины, отталкивает его:

– Не мешай, завтра тяжело будет мыть, – еда засохнет. Ложись, закончу, составлю компанию.

Сегодня привычный режим нарушен. Перешагнув порог, увидел Ивана, натягивающего телогрейку. Вместо приветствия Валентин поинтересовался:

– Ты чего здесь забыл?

Получилось грубо, но Иван ответил примирительно:

– Глаша просила зайти посмотреть старые сапоги. Отремонтировать можно: поставлю набойки, по бокам заплаточки, и годика три-четыре походит. Выкидывать рано.

Из спальни вышла хозяйка.

– Мы садимся ужинать, останешься?

Но Иван ответил не Глаше, а почему-то Валентину:

– Ты же знаешь, насколько я загружен работой, пойду трудиться.

– Глаш, не отпускай его, пусть остаётся, тебя он послушается, – отмяк Валентин.

– Останься, Ваня, поешь с нами, – повторила просьбу Глаша.

– Меня дома ждут, хозяева обидятся, если, придя, откажусь от стола: решат, что брезгую сидеть с ними за одним столом. Как-нибудь в другой раз посижу с вами, поболтаем, выпьем.

Убедившись, что уговаривать Ивана бесполезно, отстали от него и сели за стол вдвоём. Поужинав, Валентин обнял Глашу за талию в надежде получить причитающуюся долю ласки. Глаша вывернулась:

– Посуду надо помыть и, кроме всего прочего, у меня месячные, так что сегодня вообще не приставай.

Валентин сделал вид, что не обиделся, спросил вроде равнодушно:

– Иван точно из-за сапог приходил?

– Из-за сапог и соли.

– Дала ему? – задал двусмысленный вопрос.

Глаша сделала вид, что намёка не поняла.

– Ответила, что не могу: не давать же соль, которой осталось мало, самим не останется.

– Умница ты моя, – погладил Валентин женщину ниже талии. Обычно на подобную ласку Глаша делала встречное движение, но сейчас не отреагировала. «У женщин такое настроение бывает, когда месячные», – решил Валентин, и принялся в который раз перечитывать советские газеты, оставшиеся с довоенной поры.

– Убрал бы ты их куда-нибудь, – посоветовала женщина, – зайдут полицаи, увидят газеты, донесут немцам: ни тебе, ни мне не поздоровится.

– Пойду на двор, займусь делом. Воды принести?

– Принеси, – расслабленным голосом ответила женщина, в томной позе лёжа на кровати, – легла, когда Валентин направился на выход.

У велеевских крестьян первого животноводческого отделения колхоза с приходом немцев забот меньше не стало. Колхоз оставлен в той же ипостаси, что и при Советах, даже название не поменяли – был «Зарёй» советской, стал «Зарёй» немецкой, – и обязанности сохранились прежние.

Колхозники правят ограду, меняют упавшие и сгнившие колья, обновляют слеги, чинят крышу коровника и складских помещений, ремонтируют ворота, – делают всё, что делали всегда в эту пору.

Майор с неизменной переводчицей приехал на примерку. Получив от Ивана голенища с притороченным на живую нитку передком и задником, натянул заготовки на ноги. Иван пометил мелом границы пальцев. Чтобы ноги не жало, подогнал колодки, выставив подъём. Коменданту подошёл сорок первый размер. Размер обуви Иван написал на бумажке, показал цифру офицеру, одновременно поясняя переводчице. Офицер подтвердил цифру.

Ту же процедуру проделал с полусапожками.

Работа мастера оценена одобрительным похлопыванием по плечу и немецкими словами: «Прахткерл, рус Иван».

Женщина перевела: «Молодец, русский Иван!»

В знак признательности Иван пообещал ускорить изготовление заказа и через неделю заняться притачиванием подошв.

В обещанный срок подъехала легковая машина. Зашла переводчица проверить, в каком состоянии находится заказ.

Братья, в благодарность за снабжение семьи продуктами питания, расщедрились и отгородили занавеской рабочее место. Туда же перенесли и кровать, создав Ивану приемлемое жильё для сна и территорию для работы. По его просьбе принесли в отгороженное помещение фанерный ящик, который он приспособил под хранение заготовок и сапожных принадлежностей.

Потратив несколько часов на заказ, ему надоело с ним возиться, положил в ящик, посидел, размышляя: бросить заниматься делом или всё-таки продолжить, сменив заказ? Решил продолжить.

За изготовлением немецкого заказа и застала его переводчица, – на сапожной ноге Иван пробивал второй ряд деревянных гвоздей.

Переводчица повертела в руках сапоги, погладила голенища и похвалила:

– Красивые. Я бы тоже хотела иметь такие сапожки, но с более толстыми голенищами.

– Приносите кожу, для вас сделаю конфетку…

– У майора имеются запасы, но он мне не даст. Хочет заказать тебе обувь на всю семью и отослать на родину. На несколько месяцев будешь обеспечен работой, обслуживая нашего коменданта.

– Был бы материал, – спать не буду, есть не стану, любить (сказал матерное слово) не буду, но время найду, чтобы сделать немецкой женщине сапожки.

Немка на мат отреагировала:

– Немецкая женщина намного лучше русской. Ты должен считать за честь работать на меня. Захочу, будешь под нашим надзором делать бесплатно. Захочу, вообще уберу тебя с лица земли, не оставив следа. Единственное, что тебя спасает от моего наказания, – заказ майора.

Иван – осторожный человек, на рожон лезет в одном случае: если знает, что противник слабее и не даст сдачи. Понимая, что здесь напор не прокатит, сделал вид, хотя и на самом деле испугался, добавив в голос толику наглости:

– Если бы попробовал тебя, мог бы сравнить с русской женщиной. А так, на глазок, не могу оценить.

Увидев, с каким интересом Иван прошёлся по её телу сверху вниз и остановился на уровне чуть ниже пояса, поняла его желание и решила закрепить молчаливую сделку.

– Ты – русский хам, но мне нравишься. Если согласен выполнить заказ из собственного материала, пойду навстречу твоему желанию. А если буду удовлетворена твоим поведением и сапогами – заплачу?… – Поинтересовалась, проявив извечное бабье любопытство: – Ты женат?

– А ты действительно немка? Чисто говоришь по-русски.

– Немка, настоящая арийка.

– Откуда хорошо знаешь русский?

– В университете изучала, перед войной стажировалась в России.

– Тебя не будут ревновать офицеры? – Иван резонно посчитал, что, став на скользкую тропу, следует катиться до конца с переходом к конкретному делу.

На вопрос немка не ответила, сочтя лишним отвечать варвару-недочеловеку. Задала встречный вопрос:

– Где сейчас твои родственники?

– Они заняты на колхозных работах, а меня, как ты знаешь, освободил майор от других работ.

– А дети маленькие? У вас же есть в доме дети?

– Есть. Они в комнате сидят, играют в крестики-нолики.

– А если выйдут и застанут нас наедине?

– Не застанут. Мы в чулане закроемся.

– Тогда пошли! Но прежде мне хотелось бы получить ответ на вопрос о твоём семейном положении. Если ты женат, то и у тебя, и у твоей жены будут проблемы.

– Женат! – решил Иван не врать, чтобы не создавать лишней головной боли.

– Где жена?

– Она не здесь, живёт в другой деревне, далеко отсюда.

– Это хорошо, что жена не с тобой, проблему снимает. А почему ты не с ней?

– Дом у родителей небольшой, – сказал правду, – места на всех не хватает.

– Здесь имеется у тебя женщина?

– Откуда? Недавно прибыл из города, не успел обзавестись.

– Почему ты не в армии? Болен?

– Меня в армию не взяли, потому что у меня бронь, оставлен как специалист.

– Что значит бронь?

– Освобождение от армии в связи с важностью работ на оборонную промышленность.

– Ты где работал?

– В городе, в депо на железной дороге.

– Наша военная администрация собирается запускать Вяземское депо. На разборке завалов ежедневно трудится более двухсот советских пленных. Восстановим корпуса и приступим к ремонту паровозов и вагонов, – на станции их скопилось великое множество.

Трудность в эксплуатации вашего железнодорожного парка вызывают железнодорожные пути, у вас они шире. Будем перешивать полотно под свою колею…

– Зачем? – удивился Иван. – Гоняйте по нашим веткам. На границе с Европой меняйте паровоз и колёсные пары вагонов и поезжайте дальше.

– Я сообщу о твоём предложении коменданту.

– Когда предполагаете ввести депо в эксплуатацию?

– Через две недели. Не хочешь пойти поработать на благо Германии? Могу посодействовать: станешь начальником, будешь получать рейхсмарки, сделаешься богатым. Русских у нас много служит, в том числе и военных. Очень много советских военнопленных, взятых нами в котле под Вязьмой, согласились служить у нас. И не столько из политических соображений и сытой жизни, сколько из возможности неплохо заработать за время войны. Тем более что положение у пленных безвыходное и безысходное: в лагере, брошенные на произвол судьбы своей страной, они влачат жалкое существование и, если возвратятся к русским, то ваши их не пощадят, – им грозит штрафбат или тюрьма.

Служат они у нас за двадцать четыре марки в месяц. Согласись, приличные деньги.

Чтобы закрыть огромную территорию, подобную Советской империи, нам не хватает людей, потому приглашаем в армию иностранцев, в том числе и русских добровольцев.

Русские добровольцы знают свою страну и понимают менталитет населения. Русским, поступившим на военную службу в вермахт, платим больше, чем бывшим пленным, – тридцать рейсмарок. Но всё-таки русские получают самую низкую плату за службу, поскольку мы им до конца не доверяем, – много дезертиров, возвращающихся к Советам. Верят вашей пропаганде, которая действует значительно лучше нашей. Красная армия и партизаны, переманив на свою сторону людей, потом их судят и в итоге расстреливают. Но о судах и расстрелах русские власти скрывают, и когда бывшим русским солдатам наши офицеры объясняют пагубность обратного перехода, они информации не верят.

Поляки получают больше русских: их средний доход за месяц равен пятидесяти рейхсмаркам. Прибалты, как солдаты наиболее надёжные, верные нам, близкие немцам по духу и ненавидящие русских за оккупацию их территории, получают в полтора раза больше, чем поляки. Их месячная служба оценивается в семьдесят две рейхсмарки.

Русских пленных и добровольцев из числа населения мы в основном используем в боях против партизан. За участие в боевых действиях доплачиваем тридцать марок. Пятьдесят четыре марки бывшему нашему противнику – это очень серьёзные деньги!

Советских пленных первое время мы использовали на фронте, потом перестали, когда узнали, что, если попадут к русским в плен, соотечественники будут над ними издеваться, оскорблять и, в конце концов, убьют. Я не слышала ни об одном случае, чтобы кого-то из них отправили в концлагерь. Исходя из условий безопасности, бывших советских солдат мы используем или в охранных структурах, или в боях внутри завоёванной территории. За что доплачиваем как фронтовикам, поскольку партизанские отряды в большинстве своём представляют воинские формирования во главе с советскими офицерами.

Ивана больше интересует, сколько зарабатывает сама фрау обер-лейтенант.

– Сколько я получаю в месяц? – переспросила. – Мало! Моя служба оценивается в двести семьдесят марок. Плюс добавляют семьсот пятьдесят марок в год на пошив обмундирования, плюс полмарки в день боевых, плюс ежедневный талон на питание, который при желании можно обменять на три марки. Тем, кто ездит в командировки, платят суточные в размере шести марок. Мне часто приходится бывать в командировках: в некоторые месяцы набегает до десяти суток.

– Майор во много раз больше тебя получает?

– Оклад майора в два раза больше. Остальные надбавки такие же. Оберст получает тысячу восемьдесят, генерал-майор – тысячу триста пятьдесят. Генерал – две тысячи.

– Гитлер, наверно, получает полный кузов машины, девать ему некуда деньги!

– У Гитлера военный оклад тысяча двести марок.

– Фью, – присвистнул Иван, – ничего себе! Генерал получает больше Гитлера, – ну и ну, чудно! Он что, не в состоянии нарисовать себе большую зарплату? Чего так мало? Сколько же это будет на русские рубли?

– Где-то я записывала, сколько наши солдаты получают по курсу рубля, – покопалась в карманах: – Так, нашла! Простой немецкий солдат, шутце, получает тридцать марок. Заместитель командира отделения гефрайтер – тридцать шесть марок или четыреста пятьдесят рублей на советские деньги; командир отделения унтер-офицер или унтер-фельдфебель – сорок две марки или пятьсот двадцать пять рублей. К этим деньгам следует добавить ежемесячную карту, оценённую в две марки. Карта выдаётся для посещения казарменного борделя. Если военнослужащий в бордель не ходил, имеет право обменять карту и получить на руки две марки.

– Что получается? Если сорок две марки соответствуют пятистам двадцати пяти рублям, то Гитлер получает на наши деньги пятнадцать тысяч рублей? А сколько наших рублей получают бывшие пленные, воюя с партизанами?

– Порядка шестисот семидесяти рублей.

– Они получают больше, чем я, когда вкалывал в депо?

– Из-за разговора о плате за военный труд я совсем забыла о теме начатого разговора. Мужчина ты здоровый, в теле, соглашайся на работу в депо или поступай на службу. Будешь зарабатывать больше, чем ваши бывшие соотечественники, попавшие в плен и перешедшие к нам на службу. Пошлём тебя…. Ты служил в армии?

– Служил сержантом и командовал отделением!

– Поставим тебя командиром взвода в формируемом батальоне «Вязьма». Попадёшь к своим землякам, станешь получать где-то около тысячи трехсот рублей.

Соблазнительная цифра Ивану понравилась, но, поразмыслив, прикинув и так и сяк, оценив плюсы и минусы, нашёл вескую причину отказаться:

– А кто будет сапоги тачать?

– Что значит тачать?

– Так у нас говорят, когда надо сшить сапоги.

– Мы занимаемся пустым разговором, показывай чулан, – перешла переводчица к практическому предложению, которое при любом раскладе реализуемо.

Иван по привычке, отработанной на уборщицах, дворничихах и сторожихах, стал заваливать её на грязный пол, но немка почему-то по-немецки резко запротестовала: «Найн, найн, найн», – и упёрлась руками:

– Я не шлюха.

Иван обескураженно произнёс:

– Я не считаю тебя шлюхой, но ты – баба, а бабы все одинаковы, как одинаково светят электрические лампочки в Германии, Африке и России.

– Я не баба, я – фрау, и относись ко мне как к фрау.

– Это как же?

– Стань сзади, остальное сама сделаю.

– За меня сделаешь? Я буду стоять, и смотреть, как ты за меня мужскую работу выполняешь?!

– Иван, я приготовлюсь, а ты будешь выполнять мужскую работу, ферштейн?

Иван автоматически ответил: «Ферштейн», – не зная перевода слова, по интонации угадал значение. Немка аккуратно сняла с нижней части тела нижнее бельё, аккуратно, чтобы не помялось, положила на мешок с овсом. Оголив нижнюю часть, выставила её в сторону Ивана.

Ваня три дня не имел женщины – срок для него достаточно большой, чтобы медлить. Когда фрау застонала и задёргалась в его руках, он не преминул оценить немку: «Баба – она и в Германии баба. Так же дёргаешься, так же стонешь, а говоришь, что ты – фрау. Мы и фрау отдираем по-русски так, что дым из ушей у них идёт».

Когда женщина в экстазе принялась повторять его имя: «Ваня, либхен Ваня», – и повернула голову, подставляя губы для поцелуя, Ваня надавил ладонью на её лицо и попросил:

– Отверни морду, волосы мешают. Занимайся делом, – не люблю, когда меня слюнявят.

Отдышавшись, не спрашивая согласия, вторично повернул от себя и повторил действие, растянув удовольствие. Угомонился, когда немка сказала:

– Я больше не могу, у меня нет сил. Ну, ты и варвар!

– Ты тоже хороша!

– Меня Адалиндой зовут, – поправила его немка, – что с немецкого означает «Благородная змея».

– По-русски ты у меня будешь значиться как Подколодная змея.

– Я смотрю, Ваня, ты не так прост. Учился где-нибудь?

– Учился, окончил четыре класса общей школы и ветеринарный рабфак, и я знаю то, чего ты не знаешь.

– Например?

– Слышала про картофель?

– Кто о нём не слышал? Картофель в Германии растёт в большом количестве.

– Скажи, откуда пошло название – картофель?

– От картофеля, от чего же ещё?

– Ты и есть варвариха. Слово «картофель» произошло от итальянского «тартуфуло». Из Америки картофель завезли в Италию, а из Италии он распространился по всей Европе…. Ногу давай, Подколодная змея, мерку сниму…

Немка пришла на примерку не с пустыми руками: принесла два больших куска свежего мяса – свинину и говядину. Передав мясо, по-свойски взяла Ивана за руку и потянула в чулан, не обращая внимания на уставившихся на неё жильцов. На этот раз Иван не торопился, действовал спокойно, с оттяжкой, получая удовольствие. Поскольку немка не напоминала, что «она – фрау», Иван и выдал ей весь арсенал своего умения, ломая на двух стоящих табуретках, выполняя из неё геометрические фигуры: кольцо, прямой и обратный треугольники, эллипс… После жёсткого сеанса русской любви Адалинда удивлённо спросила:

– Что это со мной было? Что ты со мной делал? У меня болит позвоночник и почему-то шея и ноги. Внутри образовалась провальная пустота. Стала лёгкой-лёгкой и очень голодной. Покорми меня! Впервые после занятия любовью почувствовала такой голод, что не могу терпеть. Накорми! – повторила уже требовательно. – Есть хочу, – преданно посмотрела ему в глаза, ожидая положительного ответа. Не дождавшись, попеняла ему: – Ты разве не мог догадаться назначить примерку на более ранний срок? Был бы у меня весомый предлог навестить тебя раньше. Ехала сюда и решала: давать тебе пропуск на охраняемую территорию или не давать? После того, что ты со мной сотворил, держи. Можешь в любое время приходить не только в кабинет, но и в дом, где я живу.

– В качестве кого приходить?

– В качестве любовника, но коменданту я сказала, что ты будешь приходить как завербованный информатор и специалист по русским вопросам.

– По русским вопросам мне подходит. Я умею русский вопрос ставить ребром, плашмя и стоя, – тебе я ещё не все приёмы показал. А покажу, не пожалеешь! Сама перебежишь от Гитлера к Сталину. Станешь коммунисткой.

– О нет, только не коммунисткой, не хочу ходить под евреями.

– Садись за стол. Андрей, – распорядился Иван, почувствовав себя хозяином в присутствии немецкого офицера, – налей гостье борща.

Андрей безропотно занялся сервировкой стола, налил Адалинде и Ивану по полной миске.

– Хлеба принеси, – потребовала немка, сев за стол.

– Хлеба нет.

– Сухари?

– И сухарей нет.

– Так нельзя жить. Я хочу, чтобы у вас был хлеб. Иван, завтра придёшь ко мне в кабинет, я распоряжусь насчёт хлеба.

– Прийти-то приду, только где этот кабинет?

– В комендатуре, кабинет двадцатый.

Перед тем как попрощаться, Адалинда покачала головой, скорее для себя, чем для Ивана изумлённо произнесла:

– Только ради этой любви Гитлеру стоило начать войну с Россией. Никогда бы не подумала, что русский мужик способен на подобное. Нагнись, – поцеловала в губы и радостно засмеявшись, похвалила: – Повезло твоей жене. Не разыскивай её.

Вечером, наевшись мяса, братья и их жёны окончательно полюбили Ивана, стали с ним разговаривать вежливо и даже спрашивать совета по хозяйственным вопросам. Когда же Иван снабдил семейство хлебом, его возлюбили все: даже дети стали относиться к нему почтительно, называя дядей Ваней или дядечкой Ваней. Подтвердились на практике слова Пелагеи Максимовны, которая не раз говорила ему, что полная ложка любовь даёт.

Майор прибыл принимать готовую работу. Переводчица, подтверждая статус немки, строгой к людям низшего сословия, Ивану не улыбнулась, в процесс приёмки не вмешалась.

Взяв сапожки, майор полюбовался ими, проверил голенища на растяжку, а передки и подошвы – на изгиб, подавил пальцами задники, понаблюдал за исчезновением вмятины, постучал согнутым пальцем по подошвам, просмотрел ранты; не найдя изъянов, остался доволен. Из кучи сапог и ботинок Иван вытащил полусапожки. Лицо майора засветилось как стоваттная лампочка Ильича. Торопливо схватив полусапожки, снял сапоги, надел полусапожки, встал и прошёлся по комнате, отстукивая чечётку и повторяя по-немецки: «Мой Бог, до чего хороши!» Обратился к переводчице и долго что-то ей втолковывал. Когда замолчал, Адалинда перевела:

– У господина майора завтра день рождения. Господин майор приглашает тебя в гости. Торжество состоится в общем зале клуба. Знаешь, где клуб?

– Знаю. Я в Степановке бывал неоднократно, – дав ей понять, что, приходя к ней, кроме её дома, где она живёт, видел и другие нужные ему дома.

– Завтра приходи к семи вечера, господин майор познакомит своих высокопоставленных друзей с тобой. Он надеется, что ты им пригодишься.

– Приду.

– Ещё господин майор просил сделать твоей семье презент. Один момент! – сходила к машине и вернулась со свёртком: – Держи!

Офицеры удалились.

Иван стоит в кругу семьи, ждущей, пока он развернёт свёрток. Мучить их долго не стал, развернул пакет, и любопытные взрослые и дети увидели целое состояние: несколько банок тушёнки, плитки шоколада, пачки печенья, конфеты. Глаза детей уставились на сладости. Иван отложил в сторону три плитки шоколада – две спрятал в ящик, одну положил в карман. Оставшиеся гостинцы передал Дарье.

– Угощайтесь!

Накинул телогрейку и отправился к Глаше.

– Я загадала, – встретила такими словами женщина, – если машина с немцами уедет от вашего дома до трёх часов, то ты придёшь ко мне. До прихода Валентина осталось два часа, можем не торопиться.

– Держи шоколад, немцы подарили!

– Что я скажу Валентину, он ведь дотошный мужик, обязательно спросит: «Откуда взяла?»

– Тебя учить надо, как обманывать? Вспомни, как мужу врала.

– Ты откуда знаешь?

– Я баб насквозь вижу! Когда будешь есть шоколад в его отсутствие, налей чаю в кружку. Сахар есть?

– Немного осталось.

– Положишь весь сахар, какой остался, поешь шоколада, оставшийся кусок спрячешь. Валентину соврёшь, что захотелось сладкого чая. Сахару я тебе принесу.

– Спасибо, Ваня!

В половине пятого Иван оделся. Глаша поправила воротничок рубашки.

– В следующий раз, когда тебя ждать?

– Как освобожусь, работы очень много!

– Труженик ты мой! Не хотела говорить тебе новость, но…. Уф, скажу! Оксана просила передать, что у неё перерыв закончился. Сходи к ней, – иссохла подруга, скучает по тебе…

– Мне тебя достаточно, но, коли просишь, так уж и быть, из уважения сделаю одолжение, схожу. Скоро появится Валентин, не хочу с ним встречаться, побегу.

Иван ушёл, а Глаша никак не может сообразить: какую из женщин он уважит? Кого имел в виду?

Узнав, к кому собирается в гости, хозяева приняли деятельное участие в сборе Ивана: нашли чистую рубашку, подобрали брюки. Дарья выгладила одежду, в тон рубашки подала вполне приличный пиджак. Роман надраил гуталином собственные ботинки и передал их Ивану:

– Не идти же тебе в плохой обуви. Сам сапожник, а ходишь черти в чём…

– На себя у меня времени не хватает: заказов много, не хочу людей обижать задержкой. Скоро снег пойдёт, понадобятся валенки, так что ботинки и сапоги подождут. Не зря же говорят, что сапожник без сапог!

Отыскали не очень ношеную кепку, нахлобучили Ивану на голову, полюбовались, – не идёт к рубашке и пиджаку, но Иван решил: «Для улицы сойдёт, а в доме не понадобится».

Верхнюю одежду подобрать не смогли. Иван утешил родственников:

– Пойду в телогрейке. Не понравится одежда немцам, пусть сами одевают меня. Советская власть не ценила, так, может, немцы обратят внимание, – шучу, шучу…

Подумал: «При Поле подобную глупость не посмел бы ляпнуть! Запомнят братья болтовню, в определённый момент поставят в вину. А нашим спецслужбам только дай зацепку».

луга в военной форме и белом фартуке, увидев Ивана, замялся, но, посмотрев на хозяина, брезгливо принял кепку и телогрейку, положил на пол и провёл гостя в дальний конец стола, предложив стул. Поскольку никто за столом не сидит, Иван остался стоять, чувствуя себя туземцем среди цивилизованных людей.

Кроме него из гражданских лиц в комнате находятся две женщины, остальные – в военной форме. Когда Ивана подвели к столу, гости, как по команде, приблизились к хозяину. Майор кивнул в сторону Ивана и стал что-то говорить им. Гости с любопытством разглядывают русского мужика – словно дикого заросшего волосами человека, неожиданно, застав врасплох, спустившегося перед ними с дерева. Выпрямился на задних ногах и приковылял к столу, не понимая, зачем это сделал. Пришёл в общество, которое ему…. Не найдя подходящего сравнения, Иван сделал попытку двинуться с места.

От толпы отделилась женщина в форме, подойдя, уже знакомым голосом спросила:

– Ты какого чёрта, доннэр вэтэр, пришёл в общество господ офицеров, не переодевшись?

– Э! – произнёс Иван, забыв все русские слова, подобающие для такого случая. Всмотревшись внимательнее в лицо женщины, одетой в красивую парадную форму, увидел знакомые черты, раскрыл рот от удивления…

– Да-да, ты угадал, я – Адалинда, обер-лейтенант бронетанковых войск, семнадцатой группы специального назначения из четвёртой танковой армии группы армий Центрального фронта.

«Боже, Боже, как у меня хватило наглости офицера немецкой армии гнуть в крестьянском чулане, да ещё с использованием разных штучек», – подумал Иван и испугался: «Она при желании, не задумываясь, сдерёт с меня три шкуры и с «костлявой» отправит в ад. Сотрёт в порошок, и новые, сделанные для неё сапоги, не выручат. Увидел бабу, раздухарился и полез в логово к Подколодной змее… на беду своей заднице. Змея – она и есть змея: укусит, не найдёшь противоядия. Как теперь выкручиваться? Упасть ей в ноги…»

– Иван, ты меня не слушаешь! Тебя хозяин зовёт, пошли.

Майор в выходной форме выглядит до того блестяще, что Иван в очередной раз испугался: «Куда залез?» От подобных знакомств необходимо держаться на расстоянии – целее будешь. Научил батька плотницкому и сапожному мастерству, теперь страдай животом. Откуда ж он знал, что будет война, и его сыну придётся встречаться с немецкими офицерами? Живот бурчит, как пить дать – понос готовится штурмовать кальсоны.

Майор протянул бокал. Обер-лейтенант перевела:

– Выпей, Иван, шампанского.

Выпил. Вслух не стал говорить: «Моча и моча, пожалели спирта».

– Я рассказал о твоём мастерстве оберст-лейтенанту и оберсту, моим друзьям, они тобой заинтересовались. Прошу, мой дорогой друг, – обратился майор к оберст-лейтенанту, – за вами слово.

– Ты, Иван, любую обувь в состоянии сшить?

– Если есть подходящий материал – набор колодок имеется.

– Материал не проблема, найду, – только скажи, какой требуется. Здесь не найду, закажу через Берлин.

– Что вы хотели заказать?

Оберст-лейтенант подвёл женщину.

– Это моя жена. Правда, красавица?

– Яволь, герр оберст-лейтенант, – ответил Иван по-немецки и сам удивился, откуда выплыли иностранные слова: ведь раньше никогда их не произносил. Слышал, как отвечают солдаты и запомнил? «Не прост Иван, ох, не прост», – подумал о себе словами Адалинды. А вспомнить фразу стоило. Перед ним стоит неземное существо: белокурые волосы, большие карие глаза, прямой чувственный нос, оголённые плечи с чистейшей кожей, на шее золотая цепочка с кулоном, сверкающим, как, как…. Додумать не получилась: нижняя часть тела Ивана зажила самостоятельной жизнью, пробуя вырваться на волю из ставших тесными брюк брата.

«Жена хочет иметь туфли, наподобие фирм итальянских или французских», – расслышал Иван и стал вслушиваться в перевод.

– Иди, Иван, за мной, – женщина подвела его к маленькому столику, на котором лежал, заранее открытый на нужной странице, журнал с рекламой женской обуви. – На этой странице показана итальянская обувь, а на этой, – перевернула страницу, – французская. Я хочу иметь итальянскую обувь. Сможешь подобные, из такого же материала, сшить туфли, и чтобы они не отличались от мировых фирм?

– Мне потребуется такой же материал, а форма туфель простая.

Подошла вторая дама.

– А мне хочется туфли французского стиля.

Переводчица пояснила:

– Дама – жена оберста и подруга жены оберст-лейтенанта. Оберст возглавляет отдел в штабе армии. Человек большой, и тебе лучше выполнить просьбы дам: получишь от их мужей серьёзную защиту.

Обговорив фасон и материал, дамы вернулись на прежнее место, где они вели светскую беседу до прихода Ивана.

Наступила очередь офицеров. Военные чином ниже майора, тоже хотят иметь сапоги, такие, как у самого коменданта.

Получив заказы, Иван вынул из кармана портновский сантиметр, ручку и бумагу и приступил к процессу обмера ног. Начал с дам. Руки его так сильно тряслись, что, дотронувшись до ноги женщины, несколько раз ронял сантиметр на пол. С трудом справившись с волнением, произвёл обмер, стараясь не дотрагиваться до ног, записал размеры, приложил к ним рекламу.

Закончив с технической частью, офицеры и дамы сели за стол. Засунули белые салфетки за одежду в районе шеи, – тряпки свисают вниз, закрывая грудь. На столе рядом с прибором Ивана тоже лежит белая тряпка. Иван сидит в раздумье: засунуть тряпку, как у других, или пренебречь условностями? Его рубаха вполне сойдёт за тряпку.

Солдат в белом переднике, подошедший неслышно сзади, взял салфетку и углом затолкал её за рубашку Ивана. Никто не засмеялся, не улыбнулся – должны же они варвара учить цивилизованному застолью?

Первым встал оберст, чтобы произнести тост. После приветственных слов выпили, закусили чёрной икрой и красной рыбой. Тост произнёс оберст-лейтенант. Выпили, закусили ломтиками говядины в подливе. Другой оберст произнёс тост. Сел и громко пукнул. Иван, посмотрев на серьёзные лица гостей, тоже не засмеялся. Выпили, поковырялись в запечённой рыбе.

Солдат в переднике не забывает менять марки вин и блюда. Делает всё быстро и ловко.

Мужчины отправились в соседнюю комнату курить, а переводчица пригласила Ивана на выход:

– Военные будут обсуждать секретную информацию, не предназначенную для посторонних ушей. Приходи послезавтра, к восьми вечера, я буду свободна.

Давно расстались, а Иван всё никак не может привести чувства в обычную норму: «Есть же на свете подобные женщины!» Не сдержавшись, произнёс вслух:

– Всего бы разок переспать с женой оберст-лейтенанта и можно завязывать беспартийный элемент узлом. После неё ни к одной русской бабе желание не появится.

Не доходя ста метров до дома, схватился за живот и рванул вперёд. Не взирая, на ливень и грязь на дороге, поскальзываясь на поворотах, успел заскочить за сарай и снять кальсоны, – пребывание в гостях не прошло даром. Отсиделся на корточках, немного отпустило, поднялся.

Услышав шаги, Даша, не ложившаяся спать, встретила Ивана у порога. Зайдя вместе с ним за занавеску, тихонько, чтобы не услышали домочадцы, поин-тересовалась:

– Ну, как там у них?

– Пердят за столом, – ответил Иван.

Сообщение поразило Дашу столбняком: «Бедный мужик, как ему достаётся, и жены нет под боком, – приласкать, пожалеть! Ох, горюшко, горюшко, жалко Ивана…» Оправившись от удара, села на кровать, погладила Ивана по голому плечу:

– Не думай ты об этом, не рви себе сердце. Отдыхай.

Иван обнял Дашу, не сделавшей попытки отстраниться, намереваясь завалить её в койку, но вовремя вспомнив, что семья рядом спит, ответил:

– Ради вас стараюсь, все невзгоды от немецкого общения на себя принял.

Долго ворочается Ваня, не в силах отогнать образ блондинки. Переключил внимание на Дашу, и постепенно образ блондинки исчез за новым образом шатенки, только что покинувшей его спальный и рабочий уголок. Решил: «Попытка не пытка, при первой же подвернувшейся возможности займусь Дашей».

Проснувшись, вспомнил, что вчера надумал, стал со всех сторон подходить к задумке, решил: «Не имеет смысла трогать Дашу, проблем не оберёшься. Братья – мужики здоровые, накостыляют по шее и выкинут из дома. Где тогда жить, не идти же на поклон к Валентину?»

Выглянул на улицу. Дождь продолжает лить, дороги вконец развезло, с северо-востока, со стороны Ржева, грохот боёв слышится отчётливо, а на востоке, со стороны Москвы, фронт отдалился. Равнодушно подумал: «Капец Москве. Куда Ленина денут? Неужто немцы его в Берлин увезут? Поставят мавзолей первому русскому коммунисту на главной площади, названной в честь русского царя Александра Первого…» Удивился – откуда выплывают знания?

Вернувшись из коровника, Даша поставила на лавку пустое ведро и пояснила:

– Больше, Иван, молока не жди, носить не буду, – коровы перестали доиться.

– Ну и ладно, буду пить молоко от бешеной коровки! – ответил Иван, второй раз за два дня поставив Дашу в знак единицы с отвалившимся носиком.

Сапоги фрау обер-лейтенанту закончил, от сердца отлегло, перестал нервничать. Завернул их в чистую тряпочку и стал ждать гостью.

Заурчал мотор автомобиля: кроме немцев, приехать некому. Иван поднялся встречать гостей. Без стука открылась дверь, и в облаке морозного пара вошла фрау обер-лейтенант. Не поздоровавшись, спросила:

– Мой заказ готов?

– Нет, фрау Адалинда!

– Когда примерку делала, ты мне обещал к сегодняшнему дню заказ выполнить.

– Слово своё я сдержал: обувь готова, но не хватает подковок. Нужны подковки на каблуки и на мыски, без них обувь – не обувь, а так, одно название. Требуются подковки, чтобы след от них оставался понятный всем.

Немка заинтересовалась:

– Какие же подковки нужны? Может, я помогу?

Иван нарисовал подковки – большую и маленькую в виде буквы «А», у которой вершина не острая, а полукруглая по форме каблука и мыска.

– И что это означает? – не поняла Адалинда.

– Рисунок подковок означает первую букву имени Адалинда.

– Как интересно ты придумал! Напиши размеры: в Вязьме есть кузнецы, они мне откуют подковки. Завтра отпрошусь у коменданта, сделаю заказ. Хочу, чтобы двадцать шестого декабря, в День рождественских подарков, сапожки были на моих ногах. В этот день комендант соберёт всех офицеров спецгруппы для поздравления и вручения подарков. Буду блистать новыми сапожками.

Адалинда привезла заказ, и Иван при ней прибил подковки. Фрау обулась, походила по комнате, с удовольствием прислушиваясь к стуку сапожек, не вытерпела и, выскочив за дверь, прошлась по дорожке. Полюбовавшись отпечатком букв, юркнула в дом, в тепло, – холодный дождь не позволил ей дольше любоваться рисунком.

– Нам не разрешают снабжать русских марками, но… ты заслужил, держи… Я уезжаю в Пещёрск, вернусь часам к восьми. В девять вечера жду тебя у себя, отметим…

– Обмоем, – поправил Иван.

– Да, обмоем, не опаздывай…

Скользя на раскисшей глине и проклиная холодный непрекращающийся дождь, отправился в Степановку.

Фрау Адалинда встретила его в халате, надетом на голое тело. Обер-лейтенантша натянула сапожки, походила в них по комнате и, не снимая сапог, потащила Ивана к широкой постели…

– Хорошие сапожки, нисколько не мешали заниматься любовью, – похвалила изделие. – Повезло тебе в дружбе со мной. Мы приблизились к Москве. Возьмём столицу Советов, война закончится, построим сапожную фабрику. Наберёшь рабочих, станешь директором, влиятельным человеком, купишь одежду…

– Не гони тюльку, – почему-то обиделся на её планы Иван, – Москву вряд ли возьмёте, а и возьмете, война не закончится.

– Что значит тюлька? Впервые это слово слышу. Надо будет записать.

– Тюлька – мелкая рыбёшка, как килька.

– Зачем её гнать?

– Чтобы не кусалась!

– Она мелкая, как может кусаться?

– Потому и надо её гнать, что она – мелочь пузатая.

– Чем от неё отличается килька?

– Тем, что она не тюлька.

– Килька тоже пузатая?

– Нет, килька не пузатая, обычная.

– Этим и отличается?

– Этим!

– Килька тоже кусается?

– Адалинда, сразу не выговорю твоё имя, ты меня достала тюлькой и килькой. «Не гони тюльку» на блатном жаргоне означает «не говори ерунды». Не мог же я сказать «не говори ерунды» обер-лейтенанту танковых войск группы войск Центрального фронта вермахта…

– Но ты сейчас сказал…

– Я не сказал, а разъяснил.

– Ты блатной?

– Я русский.

– Ты не русский, ты – варвар. Не умеешь одеваться, не умеешь разговаривать с женщиной. Отправляй-ся домой.

– Больше не приходить?

– Я подумаю.

– Дамам туфли не делать?

– Я поду… – и замолчала.

– Прими заявку на материал.

Немка взяла бумагу, стала читать.

– Передам майору, пусть ищет материал на туфли дамам и сапоги офицерам.

– Когда следующий раз прийти?

– Не знаю, у меня очень много работы в связи с тем, что наша армия удалилась на большое расстояние. Концы длинные, времени на передвижение транспорта уходит много. Москву возьмём, станет легче. Нас переведут на новое место службы…. Тебе очень хочется прийти?

– Привык к твоему запаху духов. Наши женщины пахнут борщом, молоком или мужиком. А ты – всегда духами.

– Минутку, – отошла к столу, открыла ящик, подошла к Ивану. – Держи. Если меня долго не будет в Степановке, если не сообщу о себе, понюхай духи, вспомни обо мне.

«Варвар, я покажу тебе варвара, когда превратишься из офицера в простую бабу, без военной формы. Неделю без меня не выдержишь, сама прибежишь, сняв подковки, чтобы быстрее домчаться. А мы – люди гордые, откажемся, потом по русской привычке простим и загоним по самые помидоры», – бурчит Иван, возвращаясь от Подколодной змеи, преодолевая непогоду.




На переломе


Дождь как резко начался, так мгновенно и прекратился, – ударили сильные морозы, повалил снег. Валентина освободили от рубки леса, перевели на новый фронт работ: очистку ледяной поверхности пруда от снега. В сарае у Глаши отыскалась деревянная лопата, вытесанная из доски, и теперь каждое утро он отправляется во главе бригады чистить от снега лесную дорожку, берег вокруг пруда и лёд на пруду. Вместе с ним потеют мужики его бригады.

Колхозники, свободные от работы в коровнике, чистят снег на дороге в сторону Степановки, Вязьмы и большака.

Раньше, отработав с четырёх утра на дойке коров, после обеда Даша была дома, и Иван мог к ней приходить без опаски. Теперь ситуация изменилась: число коров уменьшилось, доярки высвободились и их перевели на общие работы. Глаша трудится наравне со всеми, возвращается позже Валентина. Иван заскучал.

Давно не видел Подколодную змею и Оксану.

Машины спецотряда номер семнадцать ежедневно совершают рейды то в сторону Вязьмы, то в сторону Пещёрска, иногда в обе стороны. Адалинда мотается с майором. К Ивану не приезжает, к себе не приглашает, забыла о заявке на материал. Иван не напоминает, но его не трогают, не гоняют на снегоуборку, – продолжает сапожничать. Оксана трудится на снегоуборке дороги на Мобосовку, до которой от Степановки три километра. Возвращается поздно.

Как грибы после дождя плодятся партизанские отряды, возглавляемые энкавэдешниками, в большом числе направляемые из Москвы по указанию Лубянки. Деревенский народ вечерами затеняет окна чёрными занавесками, собирается компаниями и разговаривает вполголоса: не потому, что люди боятся быть услышанными, – местных полицаев в деревне нет, сторонние не приходят, – а в силу исковерканного войной времени на дворе, обсуждают услышанную горячую новость. Новость беспокоит всех: партизаны появились во многих районах. Перечисляют леса Касни, Телепнёва, Вепрево, Каменки, Дмитровки… Немцы совершают облавы на партизан. Нескольких партизан поймали, привезли в Вязьму, после допроса расстреляли. Немцы партизан называют бандитами. Может – так, может – нет, но сомнения остаются. Осведомлённые односельчане божатся, что им доподлинно известно: «Появились в деревне партизаны. Не спрашивая разрешения, забрали запасы продуктов, увели скотину, унесли тёплую одежду и обувь, оставив семьи в холода раздетыми, разутыми и без средств существования. Как бы и к нам не нагрянули, – что будем делать?» К единому мнению не пришли, с подобной ситуацией столкнулись впервые, жизненного опыта нет, оставили вопрос открытым.

Крестьяне, посетившие Вязьму, – ходили пешком, – рассказали, что в городе прошли облавы. Арестовали коммунистических подпольщиков, после пыток расстреляли. Новости мрачные. Из приятных новостей пока одна хорошая: с разрешения немецкого командования открылось богослужение в Троицком кафедральном соборе.

Иван уговаривает братьев сходить в город на рождественское богослужение и Сретенье, – вместе идти веселее и безопаснее. Служба на православное Рождество пройдёт седьмого января, а на Сретенье – пятнадцатого февраля. Братья, люди верующие, охотно согласились послушать службу, несмотря на то, что придётся добираться туда и обратно пешком. Услышав разговор, Дарья и Клава сговорились с мужьями сопровождать их в церковь.

Заспорили о числах. Иван предложил идти шестого, а братья – седьмого, доказывая, что Рождество начинается седьмого января.

Иван, знаток церковных праздников, пояснил, что речь в данном случае идёт не о начале праздника, а о рождественской службе. На богослужении поются слова тропаря и молитвы в честь праздника Рождества Христова. В молодости он пел в церковном хоре и сильным голосом, на манер молитвы, пропел: «Рождество Твоё, Христе Боже наш, озарило мир светом знания, ибо через него звёздам служащие звездою были научаемы Тебе поклоняться, Солнцу правды, и знать Тебя, с высоты Восходящее Светило. Господи, слава Тебе!»

В сочельник рекомендуется до вечернего богослужения поститься. Если по каким-то причинам поститься не получается, следует отказаться от мяса и спиртного.

В советское время крестьяне не соблюдали пост, о чём Андрей и напомнил Ивану:

– Без мясного блюда целый день кидать снег на дорогах тяжело, мужики не выдержат.

– Значит, в пост мясо оставляем. Православная религия рекомендует людям труда: «В уста можно, из уст – нельзя». Другими словами, рабочему человеку не возбраняется вкушать скоромную пищу, а вот плеваться, материться, произносить богохульные слова – сие есть грех большой.

Роман согласился:

– Без мата месяц выдержать можно. Насчёт же того, что нехорошо плеваться, так мы и так не плюёмся. Вместо плевка говорим: «Тьфу, на тебя!» С твоим предложением поститься подобным образом соглашаемся.

– Вечером шестого января после службы сядем за стол сочельника. По Божьему укладу следует накрывать двенадцать постных блюд.

– Как, Даша, сможешь выставить на стол столько постных блюд?

– Наутро столько же?

– На один вечер. Пост заканчивается ночью с наступлением Рождества, седьмого января! В этот день с утра верующие принимают рождественские таинства: причащаются и исповедуются. Затем слушают молитву.

Не возбраняется причащаться и исповедоваться и в сочельник, когда народу в церкви меньше.

Если идти на службу шестого, то отправляться следует часа в два дня. Часа два – три побудем в Соборе и часам к десяти вернёмся домой, успеем сесть за стол сочельника.

Если идти седьмого, на утреннюю службу, то отправляться следует очень рано, в семь утра. Два часа отводим на службу и четыре на дорогу – вернёмся после обеда, часам к трём. Как удобнее, на какое число планируем?

Сошлись на том, что лучше идти седьмого, чтобы пораньше вернуться домой.

– Праздник Сретения Господня, отмечаемый православными пятнадцатого февраля, – продолжил религиозную лекцию Иван, – является для настоящих верующих почитаемым праздником, относящимся к земной жизни Христа и Девы Марии. Слушают в честь них праздничную литургию. Читаются молитвы: тропарь, обращённый к Пресвятой Богородице, кондак, посвящённый Господу Богу, величание праздника, обращённое к Иисусу Христу и Богородице. При чтении молитв верующие молятся.

– Как молятся, какие слова говорят? – задал вопрос Ивану Роман.

– Господи Иисусе, спереди не суйся, сзади не плошай, потихоньку поспешай, – пропищал от двери девичий голосок слушавшей разговор взрослых дочки Даши.

– А по лбу? – предложил отец.

– А я чего? Мамка так говорила, когда я мешалась у неё под ногами.

– Сретение считается днём очищения, – продолжил Иван, – во время службы принято освящать воду и свечи. Свечу освящают, зажигая её напротив одной из икон – Симеона, Иисуса или Девы Марии, – при этом обязательно молятся. Через промежуток времени, определяемый самим верующим, свечу следует забрать, потушить и отнести домой. Хранить её желательно в сухом месте.

Воду освящают молитвой и наложением креста. Святую воду несут домой, и хранят в закрытой стеклянной ёмкости в тёмном месте при комнатной температуре. Применяют святую воду для освящения членов семьи, скота, урожая, жилища. Для предотвращения болезни у себя и близких рекомендуется освящённую воду пить по несколько глотков каждый день.

– Мы освящаем воду на Крещенье, – подсказала Клава, – наполняем бутылки, закупориваем и ставим в сундук. Две бутылки до сих пор хранятся…. Про освящение воды в сочельник не слышали…

– Не может такого быть. Слышали, но просто не придавали значения. Дело в том, что сочельников два. Восемнадцатого января празднуют второй, Крещенский сочельник. После Божественной литургии освящают воду. Девятнадцатого января празднуют день Крещения Господня. В этот день христиане тоже освящают воду.

– На освящение воды даётся три дня? – уточнила Даша.

– Да! На Сретенский сочельник, на Крещенский сочельник и на Крещенье Господне!

– Надо же, я не знала. Почему бы нам не пойти на Крещенье в церковь? – поинтересовалась Клава. Жене ответил Андрей:

– На Крещенье невозможно будет протолкнуться в церковь. Не одни мы такие умные. Придут послушать крещенскую службу не только горожане, но и приедут из ближайших сёл и деревень. Немцы не станут чинить препятствия прихожанам в посещении церкви – богослужение сами разрешили.

Договорились, что, если первый поход в церковь пройдёт благополучно, второй раз сходят послушать службу пятнадцатого февраля, чтобы попасть на двенадцатичасовые молитвы.

Фронт вновь дал о себе знать грохотом разрывов. Канонада усиливается, но немцы не проявляют беспокойства, и Тепловы, к которым примкнули Валентин с Глашей, продолжают готовиться к походу в церковь. Сильные морозы продолжают перемежаться снегопадами. Ивану подобрали старенькие валенки и полушубок с заштопанными заплатками, и он ранним утром, в одно время с Дашей и Клавой, отправляющихся на дойку коров, выходит на улицу откидывать снег. Женщины, увязая в снегу, торят тропинку к коровнику. К ним присоединяются мужики и бабы, работающие на ферме. Идти скотникам недалеко, всего полкилометра, но даются им эти полкилометра с таким трудом, что приходят на ферму взмыленные, как лошади после долгой скачки.

Пока братья принимают завтрак, Иван пробивает тропинку от крыльца до калитки. За калиткой очищает пятачок, чтобы хозяевам дома, ожидающим бригаду, можно было стоять на твёрдой дороге. Пятачок показался маленьким, не понравился. Расширил. И до того расширил, что добрался до калитки Валентина. Валентин уже заканчивает отбрасывать снег со своей стороны. Мужики здороваются и отправляются завтракать.

В семь часов выходят бригады колхозников и начинают ежедневную борьбу со снежными наносами.

Иван завален заказами на починку валенок. Братья обеспечили его кусками покрышек от немецких машин. Где взяли – не говорят, следовательно, применили русскую национальную сообразительность, – спёрли.

Поев на скорую руку, пока хозяева и их взрослые дети вкалывают на работе, Иван раскладывает на горячей плите куски покрышек и закрывает под печи на два часа. Поддерживает температуру подкидыванием дровишек.

Через два часа вытаскивает кусок покрышки, надрезает место соединения литой резины с кордом и начинает процесс отслаивания резины. Резину вечером сожжёт вместо дров, а корд использует на подошвы валенок. Приладив красивый задник из кожи, обшив кожей передок, просмолённой дратвой пришивает подошву. Валенки из-за кордово?й подошвы становятся тяжелее, но теперь им нет сноса: от снега подошвы не намокают, не стираются, хо?лода от зимней дороги ноги не чувствуют. Жильцы, получившие отремонтированные валенки, не жалеют слов благодарности в адрес Ивана. Желают ему долгих лет жизни и крепкого здоровья, подкрепляя пожелание одной-двумя бутылочками самогонки и дарами осеннего огорода: капусткой, огурчиками, морковкой…

Сидит Иван за столом, уставленным разнообразной едой и бутылками с самогонкой разного цвета, угощает братьев и их жён и думает: «До войны так роскошно не жил: сыт, пьян и нос в табаке», – покуривая махорку, принесённую Андреем по просьбе Ивана, считающего себя некурящим, но иногда, под хорошее настроение и выпивку, не отказывающегося побаловаться чужим табачком. У его братьев настроение тоже прекрасное. Они живут походом в церковь. Каждую мелочь похода обсуждают с Иваном, спрашивают у него совета.

Мороз и снег немцев доконали. Для согрева потребовались тёплые вещи. Где их взять? Запас тёплой одежды на случай зимней войны вермахт не предусмотрел, а воевать надо, – не бросать же наступление, подойдя к Москве, и возвращаться домой, несолоно хлебавши? Выход нашли: тёплую одежду и обувь имеет население с холодным зимним климатом. К данной территории по всем параметрам подходит Пещёрский район, – почему бы и не взять излишки? Возражать никто не осмелится: оружие в руках победителей – лучший аргумент для добровольной передачи вещей и обуви.

В первой половине дня прибыла колонна машин с вооружёнными солдатами и неизменной переводчицей. Увидев вооружённых военных, крестьяне согласились отдать излишки тёплых вещей и обуви, не требуя ничего взамен. Добровольные пожертвования – благородная черта всех народов, за тысячелетия усвоивших, что лучше лишиться одежды и обуви, чем головы.

Экспроприаторы излишков, взяв в качестве примера революционные красноармейские продотряды, деловито обшарили дома в поисках тёплых вещей. Забрали тулупы, шубы и полушубки, вязаные свитера, кофты, валенки… Оставили только то, что на вешалках и на людях. У кого стоят сундуки, раскрыли, переворошили, прихватили кое-что из ценных предметов на память, – взять на память не есть воровство. За воровство немцев строго наказывают.

Понюхали и попробовали на вкус освящённую воду, стоявшую в закрытых бутылях. Поняв, что это простая вода, а не русская водка, оставили хозяевам.

Старики потом долго удивлялись – почему, когда продотряды реквизировали хлеб, крестьяне плакали, умоляли бойцов оставить хоть немного на кормление детей, а нынче отобрали тёплые вещи, и никто не проронил слезинки, не бросился в ноги экспроприаторам с криком: «Пощадите, не забирайте, как жить в мороз без тёплых вещей? Пропадем!»

Мужики моложе возрастом объяснили старикам: «Плакали перед «своими» в надежде, что они поймут, пойдут навстречу; перед иноземцами плакать и умолять – смысла нет. Они чужие, надежды на снисхождение нет, – не пойдут навстречу чаянию народному».

Крестьян мужского кроя и крепких телом пригнали к коровнику и заставили заниматься погрузочными работами. В один кузов крытой машины по трапу загнали трёх коров, другую машину набили сеном, вручную перетащив копну с луга, увязая по пояс в снегу. Зачем увозят коров и сено, – немцы не сказали потому, что это тайна военная есть, которую не положено знать гражданскому населению.

После долгого перерыва, который Иван использовал, ублажая русских женщин, фрау зашла к Ивану, представ перед ним во всей красе военной формы. Строгим голосом потребовала:

– В семь часов, чтобы без опоздания, был у меня, ферштейн?

Иван вытянулся, встал по стойке смирно и чуть не сплоховал, отчеканив, как её солдаты: «Яволь, майнэ фрау обер-лейтенант», – но вовремя спохватился и выдал по-русски:

– Так точно, моя госпожа обер-лейтенант, буду непременно, поскольку приказание понял!

Немка уехала, а он никак не может успокоиться. Посмотрел на руки, – а ручки-то дрожат, напугала его Подколодная змея. Немецкую бабу ещё можно обложить и отказаться выполнять просьбу, а немецкого офицера, да ещё танковых войск, попробуй, пошли подальше и не выполни приказ, – наколет на штык как бабочку для гербария и будет на досуге любоваться мужским распятием.

Отчего-то вдруг стало страшно идти к немецкой офицерше, уж очень у неё вид был строгий, непредназначенный для фамильярных отношений: вместо постели закроет в подвале, где полицаи содержат провинившихся и неблагонадёжных мужиков и подростков, потом отправит в Вязьму, а в Вязьме разговор в гестапо короткий.

В чём его вина? В том, что ему все бабы желанны? Так его таким советская власть сделала, к ней и претензии. Давали бы расстрел за прелюбодейство, разве ж он полез к Оксане, Глаше, да к той же Адалинде? Сто раз подумал бы… и отказался, – своя жизнь дороже!

Позвал Дашу:

– Меня вызывают в комендатуру. Возьми духи. Если не вернусь, пусть останется память обо мне.

– Ваня, дорогой! Да я, да мне…

Долго мялся на крыльце, не решаясь войти, перекрестился, сплюнул в сторону, и… по плевку дверь открылась.

– Сейчас ровно семь, почему не заходишь? – недовольным командным голосом спросила обер-лейтенант и приказала: – Немедленно заходи.

Иван вынужденно подчинился. Вошёл и остолбенел: в ярко освещенной комнате накрыт стол. На столе бутылки с коричневой жидкостью, отливающей на свету, два прибора с белыми салфетками…. Рядом со столом стоит в почтительной позе солдат, повязанный чистым фартуком. Предупредительно отодвинул стул, приглашая офицера сесть. Обер-лейтенант Адалинда села и показала Ивану на стул напротив:

– Садись, Иван!

Солдат предупредительно отодвинул ему стул; наполнил рюмки.

– Догадываешься, зачем устроила такой роскош-ный стол?

– Понятия не имею, может, соскучилась?

– Да, соскучилась, но это не так уж и важно. Для свидания стол можно и не накрывать, достаточно постели. Причина у меня другая: наши войска подошли вплотную к Москве. В бинокль видят Кремль. Спецгруппу в ближайшее время передислоцируют ближе к Москве, в Волоколамск, на постоянное место пребывания. Наш представитель в конце недели отбывает в командировку для поиска отдельного здания. Мы расширяемся, нам прибавляют обязанностей, число сотрудников увеличивается…

Начинаем привлекать к сотрудничеству гражданских лиц, лояльных к нам. Параллельно занимаемся реализацией плана по открытию фабрики пошива обуви. Пробная партия материала придёт к Новому году. Вызовем тебя, и ты приступишь к организации производства. Видишь, какие у нас грандиозные планы? За их осуществление и выпьем.

Фабрику по изготовлению модной обуви для германских женщин я уже внесла в реестр первоочередных народнохозяйственных производств, открываемых на оккупированной территории. Ты возглавишь техническое производство, я стану твоим патроном. За мной не пропадёшь, прозит!

Что такое прозит, Иван не знает, но, раз рюмка в руке фрау поднята, – это сигнал к опрокидыванию жидкости в рот, что он и сделал.

Обер-лейтенант отпустила солдата. Иван оглянулся: фрау на него не смотрит, занимается дверью, навешивая крючок после ухода солдата. Налил полную рюмку коньяка, хлобыстнул. Чуть посмелел. Взял бутерброд и, немного пожевав, быстро проглотил, – вкусно! Потянулся за куском хлеба с сыром. За этим занятием и застукала его фрау офицерша.

– Сегодня ты останешься у меня на всю ночь: хочу, чтобы у меня осталась память о любви в настоящей русской деревне.

– Мы оставим тебе память, – что умеем, то умеем! – раздухарился Иван от выпитого коньяка. Языком болтает, но в голове мысль трезвая сидит крепко: «Носит пистолет на поясе, как бы не переборщить со словами. Всадит пулю между глаз, скажет, что выстрелила случайно или защищалась».

Обошлось. Начал робко, памятуя о пистолете, но со второго захода забыл, что лежит с офицершей, завёлся: будь что будет, потом будет потом!

Вернулся домой и завалился спать. Проснулся, почувствовав, что на него кто-то смотрит.

– Ночь была бурная? – поинтересовалась Даша и тяжело вздохнула.

Иван отвернул одеяло:

– Полежи!

– Только недолго, мужики часов в шесть придут.

– Нам хватит.

Когда, тяжело дыша, оба откинулись на подушки, Даша спросила:

– Чего долго меня не замечал?

– Мужа твоего боялся!

– Выходит, Глаша врала? Хвалилась, что ты смелый мужик. Говорила: «То не было ни одного, а тут сразу двое, да оба старательные». Счастли-ва-а-а-я!

– Уже разболтала?

– Только мне как подруге, а я глуха и нема. Тебя не подведу. Ой, заболталась, побегу побрызгаю водичкой. Не дай Бог, унюхает чёрт ревнивый! Мой муж ведёт себя так, словно я – его собственность, но… он мне нравится, получается, он что-то значит для меня, рассчитываю на долгие отношения. Хотя кто мужиков знает: сегодня ласков, а завтра найдёт моложе, станет нос воротить…. Поэтому я держу его во! – показала кулачок.

– Побрызгай духами, – предложил Иван.

– Муж мне никогда духов не дарил. Почувствует иностранный запах и вмиг выставит за дверь: перемещусь на скотный двор под бок к стельной корове.

На востоке установилась тишина, – неужели Москву взяли? Пристроились мужики на скамейку рядом с Иваном, несмотря на позднее время продолжающего ковырять шилом и пришивать подошву к валенку, и гадают: взяли Москву, не взяли…

– Скорее всего, взяли, – высказал догадку Андрей, – бои-то прекратились.

Но Роман засомневался:

– Если бы взяли, перестали воевать под Ржевом. А бои продолжаются, даже за закрытыми дверями канонада слышна.

Иван поддержал Бориса:

– Москву не взяли. Если бы взяли, то спецгруппа номер семнадцать от нас перебралась бы в Волоколамск.

– Ты откуда знаешь про их отъезд? – испуганно спросил Андрей.

– Сорока на хвосте принесла.

– Ну-ну… – сказали братья одновременно и поглядели на него подозрительно. – Пойдём спать, а то договоримся до чего-нибудь, – они стали побаиваться Ивана из-за его тесной связи с немцами.

Установившаяся под Москвой тишина простояла недолго, всего неделю. С ночи понедельника канонада двинулась в обратном направлении, приближаясь к Вязьме, по пути прихватывая районы к югу и юго-западу.

С каждым днём канонада становится слышнее, – «и всё ближе, и ближе, и ближе, и всё ближе свиданье» с частями Красной армии. Потребовалось всего четырнадцать дней, чтобы войска группы войск Центрального фронта откатились на сто двадцать – сто пятьдесят километров от Москвы. Пехота отступала быстрее танков, совершая в день немыслимые переходы. Спасли Центральный фронт от полного разгрома заранее подготовленные позиции с техникой, вкопанной в мёрзлую землю, от которой, как от брони, отскакивают снаряды.

Зацепившись за оборонительный рубеж на линии Ржев – Гжатск – Верея – Юхнов, немцы упёрлись, используя манёвренный фонд армейских резервов, создавая перевес на танкоопасном и главном направлениях.

Машины спецотряда мотаются по району, не зная передышки. Фрау обер-лейтенант занята поездками по району и на фронт, возвращается поздно вечером или в начале ночи, не оставляя время на личную жизнь. В редкие часы досуга отсыпается. Иван мельком видит её в компании майора и не узнаёт немку: в русской шапке-ушанке и в деревенской шубе смахивает на кучера ямщицкой тройки. Иван позлорадствовал про себя: «Накрылась её мечта о производстве под Москвой модной обуви по типу итальянской или французской, – так ей и надо, нечего мнить себя сверхчеловеком. Тоже мне сверхчеловек: на горшок ходит, как мы, садясь на корточки, и отходы её, как и наши, воняют, а не благоухают. Одно отличие: мы используем зимой газету, летом – лопух, а они постоянно – чистую мягкую бумагу, но результат в итоге один – навоз одного цвета. Неизвестно, как у них, но наш навоз имеет знак качества: картошка даёт богатый урожай, с одного куста – ведро».

У немцев – паника, да такая крутая, что теперь уж точно ему не придётся заниматься шитьём модных туфель жёнам оберст-лейтенанта и оберста. Разгром армий Центрального фронта под Москвой привёл дам в чувство, и они забыли о модной обуви, – самим бы унести ноги в целости и сохранности! Что дамы и сделали, отправившись в Германию без туфель. Хорошо, чтобы и впредь не вспоминали, – у Ивана пропало желание заниматься пошивом обуви врагу: не умеют воевать, нечего и лезть, куда не приглашают.

Валентин, не предупредив Ивана, повидал мать. Вернувшись, с ворохом новостей отправился к другу. Начал разговор с главной темы:

– Соскучился по матери, сходил в город, повидал её. В дом меня не пустила – у неё на постое двое немцев. Разговаривали на улице. Спросил, не слышала ли она что-нибудь о твоей жене? Сказала, что ничего не знает, Поля к ней не приходила. Попросила рассказать, как я живу. Ответил, что живу у знакомого в деревне недалеко от города, попросил никому не рассказывать обо мне, чтобы не стали разыскивать любопытные люди.

Иван, услышав новость, долго не мог прийти в себя: «Сходил один, друг называется». Долго матерился. Когда запас мата иссяк, спросил:

– Мной интересовалась?

– Интересовалась. Решил не посвящать её в наши дела. Ответил, что не знаю твоего местонахождения. Поговорили часа два, и направился к твоему участку. Решил посмотреть, в каком он состоянии.

– Что увидел?

– На твоём участке размещён сортировочный пункт, а на маслозаводе – госпиталь раненых красноармейцев. Вернулся к матери, взял у неё еды на дорогу и отправился в обратный путь. Мать увязалась провожать. Проводила до окраины города, на Смоленском мосту перекрестила меня, и мы разошлись в разные стороны.

Зря, наверно, не сообщил ей о тебе и твоей жене? Приедет Поля в город, появится у мамы, а маме и сказать нечего ей в утешение.

– Правильно сделал, что не сообщил. Зачем Поле с маленьким ребёнком разыскивать меня? А что станет разыскивать, я уверен, она – баба настырная.

Оксана принесла заказ на подшивку валенок – своих и соседки. От соседки передала пакет с продуктами: летнего, довоенного засола рыбу, привезённую сыном с Дальнего Востока, и кусок сала. Пригласила Ваню на свой день рождения.

– Кто ещё приглашён, – поинтересовался Иван, – не придётся скучать вдвоём?

– Не соскучимся. Придут Даша и Глаша.

– Ты специально их пригласила, что-то знаешь?

– Что я должна знать? Ты с ними крутишь?

– С чего ты взяла? – Иван прикусил язык.

– Пригласи Валентина, а то обидится.

– Приглашу.

В Степановке расположен штаб полиции, и, чтобы не привлекать к себе внимания, старались за столом не шуметь. Через три часа гости собрались домой. Иван увязался было за Дашей, но Оксана нарушила его планы, попросив: «Ты мужчина холостой и бесстрашный, не боишься ходить по дороге ночью, – помоги мне помыть посуду!» Даша и Глаша посмотрели на Ивана и ухмыльнулись. Один Валентин в неведении, потому поддержал Оксану: «Помоги, Ваня, а я доведу женщин до дома».

Ваня давно усвоил язык женщин и безропотно согласился мыть посуду, зная, что, если женщина приглашает на чай, значит, смело иди к постели; если просит помочь мыть посуду – смело ложись в постель.

Братья послали Ивана к бургомистру за разрешением на посещение церкви. Оказалось, что, в связи с активизацией наступательных действий Калининского и Западного фронтов, перемещение крестьян за пределы Пещёрского района приказом коменданта временно запретили.

Немецкая оборона вблизи Вязьмы установилась на линии разграничения Калининского, Западного и Брянского советских фронтов и группы армий Центрального фронта вермахта. Немецкие противотанковые орудия и танки, вкопанные в мёрзлую землю, перемалывают английскую и американскую технику Красной армии, полученную по ленд-лизу. В районе Юхнова, ближе к Спас-Деменску, ожидают своего часа резервные армии вермахта: Вторая танковая, Третья пехотная и Шестая люфтваффе.

Красная армия перегруппировывает войска. Не прекращая боёв, выматывает противника непрерывной бомбёжкой, атаками пехоты и танков, чередуя их с обстрелом полковой, дивизионной или армейской артиллерией. Советская армия проводит танковые атаки показательно, по двести – триста единиц одновременно. Американские танки имеют слабую броню, пробиваемую любой немецкой пушкой. При попадании в танк боезапас взрывается, танкисты погибают. Советские танкисты называют американские танки духовками для экипажа, а ещё – американскими зажигалками. Поле боя с горящими танками представляет фантастическую картину.

Тактика боевых действий советских генералов с применением танков не меняется: послали армаду танков – погубили; получили новые машины, послали – погубили; многочисленные костры определяют границы поля боя наступающих…

Вправо от Ржева, по дуге на огромной территории, канонада похожа на отдалённый грохот грома. Но сполохи огня на горизонте не дают усомниться в том, что не гром гремит, а рвутся снаряды. Снижение накала боёв к югу от Вязьмы, со стороны Западного и Воронежского фронтов, позволило военным семнадцатой группы и жителям Велеево сесть за праздничный стол.

В половине первого ночи после салюта, устроенного офицерами в Степановке, в сопровождении лейтенанта прикатила на вездеходе «весёленькая» фрау Подколодная змея. Согнав хозяев с табуреток, офицеры сели за стол. Немка поставила на стол бутылку шампанского и скомандовала: «Наливай!»

– Я налью, – вызвался ухаживать за гостями Иван, – только пить не буду: у меня от шампанского понос.

Дождался, пока поставят скамейку хозяевам, подадут приборы гостям, и стал разливать. Местным дамам налил шампанского, остальным – самогонки. Поскольку фрау болтала с лейтенантом, ей Иван тоже набулькал стакан самогонки. Хотел сказать тост, но Адалинда не дала и слова сказать, вызвавшись руководить застольем: «Я сама скажу тост. Давайте выпьем по русскому обычаю за то, чтобы все были живы и здоровы. Гитлер обратился к Сталину с договором о прекращении боевых действий. Мы взяли столько территории на Востоке, что нам её хватит на тысячу лет существования. И к чёрту войну!» Все закричали: «Ура!», – и давай повторять: «Пьём до дна, пьём до дна!»

Фрау сделала глоток, как и лейтенант, выпучила глаза, задохнулась, но под крики «Пей до дна, пей до дна» пересилила себя, опустошила стакан, показала донышко и в изнеможении плюхнулась на табуретку, не понимая, что нужно дальше делать.

– Они сейчас вырубятся, – предположила Даша, оглядев осоловелые лица гостей. Допив шампанское, взяла табуретку, подсела к немке и стала ухаживать за ней, кормя салатом под шубой. Зачерпнув салата, попросила: – Открой ротик, – запихнула ложку: – Скажи: «Ам!» Теперь прожуй. Умница! – вытерла её рот концом своего платка, накинутым на плечи для сугрева и придания праздничного вида, и продолжила кормить гостью.

Оксана пристроилась к лейтенанту: угощает бутербродом с салом и варёным мясом. Укусив бутерброд, лейтенант порывается поцеловать Оксану.

Поцелуй не получается, – промахивается мимо лица; потянулся налить – хочет тост говорить. Толкнул речь по-немецки, никто ничего не понял, но захлопали в ладоши и прокричали: «Ура!»

Лейтенант разошёлся не на шутку. Уговаривает обер-лейтенанта на какие-то действия, просит: «Ком!» да «Ком!» Фрау перевела: лейтенант хочет устроить салют в честь русских, просит пойти на улицу. Застолье подхватило: «Одеваемся, идём смотреть салют».

На улице красота. Много раз в жизни видели местные люди подобную картину, но никак не могут привыкнуть к чуду новогодней ночи: мягкий пушистый снег плавно опускается на землю; в свете фар машины, ожидающей офицеров, снежинки выглядят причудливой сказочной завесой, отделяющей мирный пейзаж от войны, слышимой за горизонтом. Немцы тоже люди и им не чужда красота, – засмотрелись на невиданное ими ранее явление природы, которое присуще исключительно России. Но ни один художник в мире не в состоянии воспроизвести на холсте подобное чудо. Никто и не пытался.

Обнажённую фигуру нарисовать – пожалуйста! Фамилий художников не перечесть: Цен, Роде?н, Пика?ссо, Месту, Дега?, Дали?, Ре?мбрандт, Шагал, Веллатон, Ван Гог…

Пейзаж нарисовать – пожалуйста! Среди пейзажистов одних только русских художников – ряды и ряды. Всемирную известность получили полотна Крылова, Шишкина, Саврасова, Кустодиева, Поленова, Ладыгина, Айвазовского, Кандинского, Коровина, Алексеева и других художников.

Многие обращались к новогодним темам. Самые именитые художники: Решетников, Васнецов, Мослер, Зайцев, Ерёмина, Трутовский, Орешкин, Семёнов, Кустодиев… рисовали ёлки, подарки, украшения, зимние наряды, зимние пейзажи. Но ни один из них не нарисовал новогоднюю снежную ночь, – художникам не хватало Божьего провидения.

Лейтенант принёс из кабины две ракетницы, одну отдал обер-лейтенанту, – приказал погасить фары. По команде «айн, цвай, драй» одновременно выстрелили.

Красная и зелёная ракета взмыли высоко вверх, радугой расцветили падающие снежинки. Описали дугу и недалеко от земли рассыпались и погасли. Второй залп: белая и зелёная ракеты украсили тёмное небо. Снег засверкал, заблестел, позеленел. Ракеты погасли, ночь почернела. На дороге показались огни быстро приближающихся машин. На большой скорости завернули на деревенскую улицу. Солдаты с оружием наизготовку бросились к компании военных и гражданских, готовые к стрельбе на поражение.

Разобрались. Офицеры, сопровождавшие машины, остались гулять, солдат отправили назад, доложить, что «аллес ин орднунг» – всё в порядке.

Пьют, пьют, едят, пьют. Что-то говорят интересное, но никто никого не слушает. Русские запели русские песни, немцы – немецкие. Всем смешно. Взяв две бутылки самогонки, отправились угощать солдат, находящихся на постое в деревне.

Вернулись, выпили, и всё смешалось в «доме Облонских». Офицер женского пола потянула за руку Ивана и направилась за занавеску, ведя мужчину как бычка на верёвочке. В чулане Оксана чем-то интересным занялась с лейтенантом, – вместе с вознёй слышится счастливый смех. Глаша, Даша и Клава в разных углах комнаты, освобождённой под гостиную в честь праздника, целуются с офицерами мужского пола. В спальной комнате Валентин, Роман и Андрей храпят на полу возле детских коек, предаваясь блаженному новогоднему отдыху, забыв про любимых женщин.

В первый день года Лошади дети проснулись рано и удивились тишине, – обычно в это время родители уже хлопочут по хозяйству.

Прошлись по дому и не узнали его. Здоровая лошадь спит стоя, а здесь все валяются словно поражённые болезнью. Мама Клава и папа Андрей впервые спят не на своей койке, а на полу, – их койка занята дядей Валентином и тётей Глашей. В большой комнате за занавеской, где дядя Ваня обычно спал в гордом одиночестве, сегодня спит с тётей Оксаной, крепко обняв её. Папа Роман спит на собственной койке, как положено в семье, в которой жена уходит на работу в четыре утра: мама Даша – единственная «лошадь», отправившаяся на ферму ухаживать за коровами, ибо любовь к животным с возрастом и в праздники не проходит.

Вихляющий след машины, стартовавшей от калитки Тепловых, не до конца засыпанный снегом, показал, что немецкие гости под утро уехали «трезвыми», во всяком случае, своим ходом, – тащить машины на буксире не понадобилось.

В январе дети пошли в открывшуюся в Степановке школу. Иван, придя в рабочее состояние, отправился за разрешением на посещение церкви седьмого января. Подал бургомистру список из семи фамилий. Бургомистр список забрал, но документы не выдал, сославшись на приказ коменданта, запрещающий посещение города в связи с активизацией войск Калининского и Западного фронтов в направлении Вязьмы.

Снег и мороз – любимые братья-помощники красноармейских генералов. Малоезжеными дорогами, лесами и полями, увязая в снегу, полевая армия и конный корпус через бреши, прорванные десантниками, вышли в тыл немецкой обороны. Началось наступление на Вязьму с направления, не имевшего эшелонированной обороны вермахта. Советские войска Западного фронта приблизились к Вязьме с юга. Войска Калининского фронта, обойдя Ржев, обогнули Вязьму с севера и северо-запада.

Над Велеево, пролетая, как шмели в жаркую погоду, гудят немецкие бомбардировщики и истребители. Вблизи Вязьмы разверзся настоящий ад. Не дай Бог никому пережить такое! Если солдаты на фронте сходят с ума от услышанного и увиденного смертоубийства, то и жителей назвать здоровыми как-то язык не поворачивается. Выходят на улицу выполнять работы и, намахавшись лопатами, с опаской поглядывают на небо, прислушиваются к звукам и торопятся быстрее укрыться в доме, индивидуальной крепости. Сердце ёкнуло у многих, душа ушла в пятки у всех, когда увидели надвигающуюся со стороны Вязьмы огромную колонну танков с чёрными крестами. Колонна миновала деревню и пошла, пошла в сторону Пещёрска, сотрясая землю. Четыре часа не умолкает шум, создаваемый мощной техникой.

Стрельба отодвинулась от Вязьмы, но не прекратилась. Фрау обер-лейтенант перестала заговаривать о фабрике. Иван не напоминает ей о пошиве женской обуви для господ офицеров. Всем стало не до мелочей жизни. События поставлены гамлетовским ребром: «Жить или не жить? Вот в чём вопрос!»

Когда Иван заговорил о желании посетить службу в Соборе, Адалинда заинтересовалась:

– Ты до такой степени верующий? Не ожидала

от тебя.

– Мы хотели сходить в церковь на седьмое, потом на пятнадцатое января, но бургомистр оба раза отказал, сославшись на приказ коменданта. У нас на освящение воды остался всего один день – день Крещения Господня, приходящийся на девятнадцатого января. Ты не могла бы мне помочь получить разрешение на поход в город?

Адалинда задумалась. После продолжительного молчания сообщила новость, обрадовавшую Ивана:

– Помогу тебе! Сколько вас?

– Семь человек.

– Утром девятнадцатого еду за грузом в Сычёвку. Довезу до города. Вернусь в Вязьму через четыре часа. Заберу и сразу сюда. Вас это устроит?

– Более чем!

В ночь на девятнадцатое набрали воды в бидончики, девятнадцатого послушали проповедь и освятили воду. Брать святую воду фрау отказалась. Двадцатого всей деревней вышли чистить поверхность пруда от снега, – господа офицеры устроили на пруду каток: катались на коньках, в беседке пили коньяк в честь разгрома Тридцать третьей армии под Вязьмой.

Зимние бои за Вязьму увенчались успехом Центрального фронта. Взято много трофейного оружия и горюче-смазочных материалов. Захвачены тыловые склады нескольких советских армий. Продуктов взяли столько, что обеспечили всех солдат армий Центрального фронта настоящим русским ржаным хлебом. Вместо немецких банок с эрзац-мясом солдаты стали получать настоящее буйволиное или говяжье консервированное мясо американского производства.

Под грохот канонады дождались лета. Летом Красная армия возобновила наступление на узловой железнодорожный город, владение которым важно обеим сторонам. Кто владеет Вязьмой, тот владеет железнодорожной инфраструктурой для быстрой доставки резервов. Бои продолжаются, но это не является препятствием для развития животноводства и выполнения сельскохозяйственных работ в Пещёрском районе. Коровник и свинарник получили пополнения поголовья. Стада выгоняют на пастбища, поля засеяны. Когда на пруду нет отдыхающих немецких офицеров, Валентин облагораживает пруд. Иван занимается сапожным делом.

Комендант собрал руководящий состав деревень, чтобы сделать важное сообщение. Начал с похвалы:

– Вы установили добрые, могу даже сказать, дружеские отношения с нашей армейской группой. И отношение к труду у вас схожее с трудом германских рабочих – добросовестное. Нареканий к выполнению трудовой повинности у меня к вам нет.

Но, по независящим от нас обстоятельствам, обстановка в районе сложилась тяжёлая. Вы, наверно, уже знаете, что наши армии, составляющие Центральный фронт, временно отступив на заранее подготовленные позиции, ведут позиционные бои с армиями советских фронтов. Есть успехи, но до повторного наступления на Москву нам ещё далеко.

Этим обстоятельством воспользовались Советы. В нашем тылу в лесных массивах сформированы советские бандитские отряды, называющие себя партизанами.

В лесах некоторых деревень и даже посёлков бродят отряды, нападающие не только на германских подданных, но и на местное население. Возглавляют отряды пономарёвцы – чекисты, направленные в наш тыл для создания групп из деструктивных элементов, цель которых – нарушать деятельность тыловых подразделений фронта.

Выживают партизаны за счёт местного населения, реквизируя у него одежду, обувь и продукты питания. Нами собраны сведения о партизанах в лесах Семлева, Каменки, Дмитровки, Телепнёво, Касни, Вепрево.

Вблизи наших деревень пока партизан нет, но не исключена возможность их появления. В Поглавце арестовали группу подпольщиков, имевших связь с коммунистическим подпольем в Пещёрске, а те были связаны с партизанами. Мы их вовремя обезвредили. Арестованных отправили в гестапо. После активного допроса они сознались в преступной деятельности. Ими планировалась встреча и оказание помощи группе десантников, в задачу которых входила диверсия на железной дороге с целью перекрытия железнодорожного сообщения. Тем самым нам затрудняли передислокацию резервных войск.

Подполье обезвредили, группу десантников разбили, остатки отряда загнали обратно в лес. Но отряд окрепнет и вновь начнет вредить нам.

К Пономарёву у нас большие претензии как к человеку, втягивающего гражданское население в военные действия против вермахта и германской администрации. Появится у нас возможность предъявить ему обвинение, он понесёт заслуженное наказание. Когда прибудет в наш тыл с инспекторской проверкой боеспособности отрядов, мы возьмём его по горячим следам.

Мы знаем, что Пономарёв – сын крестьянина с Украины, но о начальном этапе его жизни ничего не известно. Нет сведений о его начальном образовании. Но доподлинно известно, что в шестнадцать лет он вступил в Красную армию, некоторое время, но недолго, служил рядовым. В армии вступил в партию. После окончания Гражданской войны учился на рабфаке. Закончив его, работал на железной дороге…

С рабфаковским образованием, которое даёт всего лишь рабочую профессию, поступает в Московский институт инженеров транспорта. После института получает направление в Красную армию командиром батальона. Мы не знаем, где и когда, но нам доподлинно известно, что он познакомился с Хрущёвым. С этого знакомства начался его быстрый карьерный рост.

Становится членом военного совета Белорусского фронта, участвует в операции ввода советских войск в Западную Белоруссию. За что, по протекции Хрущёва, получает звание генерала, награждается орденом Ленина. Входит в состав Центрального комитета Белоруссии, избирается или, скорее, назначается Первым секретарём.

С началом войны на Востоке занимает должности Члена военного совета Западного, Центрального, Брянского фронтов, Третьей ударной армии Калининского фронта. Оставаясь Первым секретарём, уделяет внимание созданию системы управления партизанскими силами в лесах Белоруссии. За активные действия по созданию сети партизанских отрядов получил звание генерал-лейтенанта.

Недавно возглавил Центральный штаб партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования. Пономарёв наполнил леса Белоруссии, а теперь и Смоленской области офицерами-чекистами. Воздушным путём чекисты получают оружие и немного продуктов питания из-за линии фронта.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66747213) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения